Комедиантка

Он не принадлежал к тем, кого женщина может оттолкнуть презрением или обидным словом. Он все выслушивал и аккуратно укладывал в памяти для будущих расчетов. Этот человек говорил всем правду в глаза, презирал женщин, и… постоянно жаждал их любви. Он не слишком терзался тем, что некрасив; он был, по его собственному мнению, достаточно богат, чтобы купить любую, какую только пожелает. Он принадлежал к числу людей, готовых на все.

Котлицкий шел, сбивая палкой сорняки у края дороги, и улыбался своим мыслям.

Стемнело, стал накрапывать дождь.

— Вымокнем, как курицы! — засмеялась Мими, раскрыв зонтик.

— Панна Янина, разрешите предложить вам плащ? — обратился к Янке Глоговский.

— Большое спасибо, только плащ мне не нужен… Безумно люблю мокнуть под дождем.

— Знаете, какие у вас инстинкты… — он недоговорил и комично прикрыл рот рукой.

— Нет. Но договорите, прошу.

— У вас гусино-рыбьи инстинкты. Интересно, откуда они взялись?

Янка усмехнулась, припомнив свои давние прогулки осенью, зимой, в ненастье, и весело ответила:

— Люблю такие вещи. С детства привыкла переносить непогоду… Буря приводит меня в восторг.

— Горячая кровь, атавизм, фантазия и все такое прочее.

— Нет, всего лишь привычка или внутренняя потребность, которая разрослась до страсти.

Глоговский предложил Янке руку, и они пошли рядом. Янка принялась рассказывать ему о своих приключениях в лесу. Говорила она с ним дружески, просто, будто знала его с детства. Минутами Янка даже забывала, что видит его впервые. Его открытое лицо, грубоватый прямой характер нравились ей, девушка чувствовала в нем близкую ей братскую душу.

Глоговский то слушал, то говорил, а сам с возрастающим интересом наблюдал за своей спутницей, и наконец, улучив момент, он со свойственным ему прямодушием заметил:

— Пусть я сдохну, но вы интересная особа… Очень интересная! Я вам что-то скажу; у меня в голове сейчас мелькнула мысль, и я ее вам излагаю, только пусть она не кажется вам странной. Не терплю условностей, светской фальши, лицемерия актрис и все такое прочее, считай до двадцати! Так вот всего этого я в вас не вижу… Да-да! Я сразу заметил, что ничего этого у вас нет. Вы редкий тип женщины, и мне это очень приятно. Интересно, интересно! — говорил он, обращаясь уже к самому себе. — Мы могли бы стать друзьями! — воскликнул он, обрадовавшись пришедшей ему в голову идее. Хотя бабы никогда не оправдывают моих ожиданий, — в каждой рано или поздно просыпается самка, — новый эксперимент, может быть, кое-чего стоит.

— Откровенность за откровенность, — ответила Янка, которую позабавила та быстрота, с какой он принимает решения. — Вы тоже любопытное явление.

— Итак, договорились! Пожмем друг другу руки и будем друзьями! — сказал Глоговский, протягивая ей руку.

— Но я еще не все сказала. Я привыкла жить без наперсниц и друзей: общение с ними — дань сентиментальности, оно иногда даже таит в себе опасность.

— Пустяки! Дружба дороже любви… Льет, я смотрю, не на шутку. Это собаки плачут над отвергнутой дружбой. Мы еще встретимся с вами, правда? В вас есть что-то, как бы сказать… кусочек настоящей души.

— В театре я ежедневно на репетициях, а вечером всегда на спектаклях…

— Пусть я сдохну, но все это не то! Если бы хоть неделю я побыл около вас, пошло бы столько сплетен, разговоров, предположений и… считай до двадцати!

— Какое мне дело до того, что обо мне болтают! — беззаботно воскликнула Янка.

— Хо, хо, а вы, я вижу, с перчиком. Люблю, когда человек не церемонится с этой машиной по производству сплетен, которая называется общественным мнением.

— Я полагаю, если мне не в чем себя упрекнуть, то можно смело смотреть всем в глаза и спокойно слушать, что о тебе говорят.

— Спесь, ей-ей, неумеренная спесь!

— Почему вы не ставите свою пьесу в Варшавском театре?

— Потому что там не хотят ее ставить. Видите ли, это учреждение слишком надушенное, элегантное и только для деликатной, очень тонко чувствующей публики. А моя пьеса и не пахнет салоном, самое большее, в ней можно почувствовать запах поля, леса, крестьянской хаты. Варшавскому театру нужны не правда, а флирт, условности, болтовня и так далее, считай до двадцати. К тому же у меня нет протекции, а у них свои патентованные фабриканты пьес.

— Я-то думала, стоит написать хорошую вещь, чтобы ее тут же сыграли.

— Бог мой! Пусть я сдохну, но это совсем не так. Понаблюдайте, сколько я еще претерплю, пока такой вот Цабинский поставит мою пьесу! Все это возведите в квадрат, и тогда вы получите представление о «гладком» пути начинающего автора, который вдобавок не умеет привлечь к своим детищам покровителей.

Они замолчали. Дождь лил, не переставая, на дороге уже сверкали лужи.

Глоговский угрюмо посматривал на город, сквозь туман видны были только башни.

— Поганый город! — гневно проворчал он. — Три года не могу его взять. Борюсь, убиваюсь… И ни одна собака меня не знает!

— Если будете говорить им, что они дураки и подлецы, этим их наверняка не возьмете.