Комедиантка

Жидкие аплодисменты очень ненадолго нарушали тишину в зале.

Глоговский вскочил и, вытянув шею, с лихорадочно горящими глазами ждал, но услышал только стук упавшего занавеса и быстро нарастающий гул в зале.

В антракте он снова внимательно всматривался в зрителей: выражение их лиц было необычно. Пресса кривилась; репортеры перешептывались между собой, некоторые что-то записывали.

— Холодно мне! — шептал Глоговский, поеживаясь от ледяной дрожи.

Рассеянно, ни о чем не думая, он стал ходить из угла в угол.

Постоянные закулисные посетители ввалились гурьбой и принесли с собой оживление, но не рассеяли беспокойства за судьбу оставшихся четырех актов.

— Поздравляю вас! Резко и грубо, но зато ново! — говорил Котлицкий, пожимая Глоговскому руку.

— Иначе — ни собака, ни выдра, нечто вроде каплуна! — с усилием выдавил тот.

— Посмотрим, что дальше… Публика удивлена: народная пьеса — и без танцев.

— Черт побери! Это же не балет! — буркнул Глоговский.

— Но вы же знаете публику, она обожает пение и танцы.

— Так пусть отправляется в краковский балаган! — посоветовал Глоговский. Он отвернулся и пошел прочь, его душила ярость.

После второго акта аплодисменты были уже довольно продолжительные. Настроение за сценой поднялось.

Цабинский два раза посылал Вицека в кассу узнать, как идут дела. Гольд коротко сообщил в записке: «Хорошо», а во второй раз — «Проданы».

Мучения драматурга продолжались, но теперь они приняли иной характер. Глоговский, услышав долгожданные аплодисменты, немного успокоился и, сидя за кулисами, наблюдал за игрой.

Глядя на сцену, он едва сдерживал свое негодование. Правдивые фигуры его крестьян превратились в безликих персонажей мелодрамы и были похожи на манекены, одетые в сельские наряды. Еще мужчины были более или менее сносны, но женщины, за исключением Майковской и Мировской, игравшей бабу-нищенку, держались из рук вон плохо. Вместо того чтобы говорить, они щебетали, одинаково выражая и любовь, и ненависть, и радость; все было так деланно, искусственно, лишено искренности и правды, что автора душило отчаяние… Маскарад, и ничего больше.

— Острее! Смелей! Энергичней! — требовал он. Но никто не обращал внимания на его призывы.

Глоговский увидел Янку, выходившую на сцену, и на его лице появилась улыбка. Это не ускользнуло от внимания Янки и спасло ее: выйдя на подмостки, она почувствовала себя парализованной, не в силах была произнести ни слова, от волнения не видела ни сцены, ни актеров, ни публики, ей казалось, будто она погрузилась в море яркого света. Но, заметив приветливую улыбку Глоговского, Янка сразу пришла в себя.

По роли она должна была только схватить пьяницу-мужа за шиворот, отругать его и метлой выгнать за дверь. Янка сделала все это слишком резко, но она с такой яростью схватила мужика за шиворот, так ретиво поносила корчмаря, что выглядела настоящей рассвирепевшей деревенской бабой.

Эпизод получился очень забавный, так как мужик оправдывался и упирался, и, когда оба героя покидали сцену, в зале раздался смех.

Глоговский пошел искать Янку. Она стояла на лестнице, ведущей в уборную хористок, и все еще не могла прийти в себя; глаза ее светились удовлетворением.

— Очень хорошо! Получилась настоящая крестьянка! У вас есть темперамент и голос — самое необходимое качество на сцене! — сказал Глоговский и потихоньку, стараясь не шуметь, вернулся на свое место.

— Может, устроить вызов? — шепнул ему на ухо Цабинский.

— Пошел к дьяволу, чтоб тебе сдохнуть! — ответил Глоговский тоже шепотом, и ему захотелось ударить директора по загримированной физиономии. Но тут драматурга осенила новая мысль: он увидел няню, которая стояла неподалеку и очень серьезно, с глубоким интересом смотрела на сцену.

— Няня!

Та неохотно подошла к Глоговскому.

— Скажите, няня, как вам показалась эта комедия? — спросил Глоговский.

— Название-то вовсе несуразное — «Хамы»! Известно дело, деревенский люд — не шляхта, а все ж так охаивать людей — грех!

— Ну ладно! А похожи они на деревенских?

— Надо думать, похожи! Такие они и есть, мужики-то, только вот больно чистенькие да говорят и ходят по-благородному. А вот вы мне скажите, к чему только все это? Господ, евреев и там других городских — ну, этих показывай, а честных хозяев стыдно так выставлять на посмешище и делать из них комедию! Господь бог накажет за такое беспутство! Хозяин есть хозяин, зачем его трогать! — добавила она и продолжала смотреть на сцену еще внимательней и чуть ли не со слезами обиды за своих крестьян-тружеников.

Глоговский не успел выразить свое удивление, как закончился акт и раздались громкие аплодисменты. Вызывали и автора, но он не вышел.

Несколько журналистов пришли пожать Глоговскому руку, они хвалили премьеру. Автор слушал рассеянно — он уже думал над тем, как переделать пьесу.

Теперь он явственно увидел мелкие недоделки, некоторую непоследовательность. Он тут же мысленно обогащал, дополнял сцены, менял ситуации и, погруженный в эту работу, уже не следил за четвертым актом.

Аплодисменты гремели вовсю, и снова раздались дружные выкрики:

— Автора! Автора!