Комедиантка

— Дилетант, я просто сведущ.

— Черт побери! Столько сумасбродства в таком хилом теле, — удивленно воскликнул Гляс, похлопывая Глоговского по груди.

— Гений сидит не в мясе. Жирный человек — это только жирная скотина. Возвышенная душа не переносит жира. Здоровый желудок — это посредственность, а посредственность — это невежество.

— Все эти формулы не больше, чем ржаные отруби. Для ослов и прочих интеллигентов.

— Dixi,[34] брат мой! Рейнское говорит твоими устами.

— Начните снова! — прервал их Гляс, пытаясь обнять того и другого за шею.

— Если пить — согласен; если спорить — иду спать, — категорически заявил Котлицкий.

— Так пьем же!

— Вавжек, черт тебя побери! Возьми Мими и еще какую-нибудь ягодку, и устроим маленький хор.

Затянули было какую-то песенку, но петь было уже некому: Глоговский, навалившись на Цабинского, спал, Янка тоже не могла произнести ни слова.

Голоса звучали все громче, но Янку охватила вдруг непреодолимая сонливость, она смутно ощутила, что падает со стула, кто-то ее поддерживает, укрывает, ведет… И она уже в пролетке.

Девушка чувствует рядом что-то, но что это — понять не может, чье-то горячее дыхание овевает ее, чьи-то руки обнимают, слышится стук колес и шепот. Янка едва различает слова и даже повторяет: «Я люблю тебя, люблю!», но понять ничего не может…

И вдруг она задрожала всем телом, ощутив на своих губах горячие, страстные поцелуи. Янка отстранилась и пришла в себя. Котлицкий сидел рядом, сжимал ее в объятиях и целовал. Девушка попыталась оттолкнуть его, но руки не слушались, хотела громко закричать, но не было сил, и она снова погрузилась в глубокий, почти летаргический сон.

Пролетка остановилась, и внезапная тишина разбудила Янку.

Она увидела, что стоит на тротуаре, а Котлицкий звонит у ворот какого-то дома.

— Боже! Боже! — ничего не соображая, повторяла Янка.

Но тут она почувствовала на своем лице горячее дыхание Котлицкого и услышала его голос:

— Идем же!

Охваченная ужасом, Янка вырвалась из его рук. Котлицкий хотел ее удержать, но она с такой силой оттолкнула его, что тот ударился о стену, а Янка побежала в сторону Мокотовской заставы.

Она бежала почти в беспамятстве, ей все казалось, будто кто-то за ней гонится, настигает, хватает… Сердце стучало, как молот, лицо горело от стыда и страха.

— Боже! Боже! — шептала девушка, убыстряя шаг.

На улицах было пустынно, ее пугало эхо, звук собственных шагов, пролетки на углах, тени под домами и вся эта каменная, страшная тишина заснувшего города, в которой, казалось, слышались отзвуки плача, стонов, развязный смех, пьяные крики. Остановившись в тени ворот, она боязливо озиралась вокруг и постепенно припоминала все: ужин, потом как пила вино… пение… как кто-то снова заставлял нить, а среди этих обрывков воспоминаний вырисовывалась длинная лошадиная физиономия Котлицкого, езда в пролетке и его поцелуи!

— Негодяй! Негодяй! — шептала Янка, совершенно придя в себя, и даже стиснула кулаки — такая волна гнева и ненависти нахлынула на нее…

Янку душили слезы бессилия, обиды, и она шла, громко рыдая.

Вставал рассвет. Дверь ей открыла Совинская.

— Не мешало бы возвращаться днем и не будить людей по ночам! — злобно прошипела старуха.

— Негодяи! Негодяи! — Один этот вопль стоял в ее сердце, охваченном протестом и ненавистью.

Янка не чувствовала уже ни стыда, ни обиды, только безграничную злобу; как сумасшедшая металась она по комнате, нечаянно разорвала лиф и, не будучи в силах справиться с волнением, одетая упала на кровать.

Спала Янка в страшных муках, то с криком вскакивала, пыталась куда-то бежать, то вдруг поднимала руку, будто с бокалом, и сквозь сон кричала: «Виват!». Или начинала петь, а потом горячими губами со стоном твердила: «Негодяи! Негодяи!».

IX

Через несколько дней после премьеры «Хамов», которые не сходили с афиши, но все меньше и меньше привлекали зрителей, Глоговский прибежал к Янке.

— Что с вами такое? — участливо спросила она, протягивая руку.

— Ничего, просто после той попойки у меня долго болела голова. Ну да, еще подправлял свою пьесу. Читали критику?

— Кое-что читала.

Янка покраснела при упоминании о злосчастном вечере; она до сих пор не могла забыть случившегося, ее угнетала мысль, что, вероятно, уже весь театр знает, как она поехала вместе с Котлицким. Но Янка не собиралась оправдываться, напротив, с еще большим достоинством держалась она с артистами.

— Я принес весь набор рецензий на мою пьесу. Прочитаю, и вы от души повеселитесь.

И он начал читать. Один из солидных еженедельников утверждал, что «Хамы» — пьеса интересная, оригинальная и реалистическая, автор весьма талантлив и его ждет блестящее будущее, что с Глоговским появился наконец настоящий драматург, который в затхлую атмосферу драматического творчества внес живительную струю, показал настоящих людей и правдивую жизнь. Жаль только, что спектакль был ниже всякой критики, а игра, за некоторыми исключениями, бездарная!