Комедианты

– А мадам Пинеда уже ушла. Она была со своим сынишкой.

– С сынишкой?

– Они купили игрушечный автомобиль и коробку французского печенья.

Позже Марта мне позвонила. Голос у нее был прерывистый, испуганный, и она очень торопилась.

– Я говорю с почты. Анхела оставила в машине.

– Он ест французское печенье?

– Французское печенье? Откуда ты знаешь? Дорогой, я никак не могла прийти. Когда я вошла в лавку, я застала там Анхела с нянькой. Мне пришлось сделать вид, будто я пришла покупать ему подарок за хорошее поведение.

– А он хорошо себя вел?

– Не очень. Нянька говорит, что они видели, как я выходила из лавки на прошлой неделе, – хорошо, что мы всегда выходим врозь! – Анхел захотел поглядеть, где я была, и нашел на полке свое любимое печенье.

– Французское?

– Да. Ох, он пришел за мной на почту! До вечера. На том же месте.

Послышались гудки.

И мы снова встретились у статуи Колумба в ее «пежо». В тот раз мы не обнимались. Мы ссорились. Я сказал, что Анхел избалованный мальчишка, и она это признала, но, когда я сказал, что он за ней шпионит, она разозлилась, а когда я сказал, что он становится таким же толстым, как отец, она чуть не дала мне пощечину. Я схватил ее за руку, и она закричала, что я ее ударил. Потом мы нервно расхохотались, но ссора продолжала медленно кипеть, как бульон для завтрашнего супа. Я пытался воздействовать логикой:

– Тебе надо сделать выбор. Так продолжаться не может.

– Значит, ты хочешь, чтобы мы расстались?

– Конечно, нет.

– Но я не могу жить без Анхела. Он не виноват, что я его избаловала. Я ему нужна. Я не могу калечить ему жизнь.

– Через десять лет ты ему не будешь нужна. Он начнет бегать к мамаше Катрин или спать с твоей горничной. Правда, тебя уже здесь не будет, ты переедешь куда-нибудь в Брюссель или в Люксембург, но публичные дома для него найдутся и там.

– Десять лет – долгий срок.

– И ты уже будешь пожилая женщина, а я совсем старик. Такой старик, что мне уже все будет безразлично. И ты останешься с двумя толстяками… Но зато с чистой совестью. Ее ты убережешь.

– А ты? Небось тебя разными способами будут утешать разные бабы.

В темноте, под статуей, голоса наши звучали все резче и резче. Как все подобные ссоры, эта кончилась ничем, оставив после себя только рану, которая, как всегда, быстро затянулась. В душе хватает места для множества ран, прежде чем почувствуешь, что там не осталось живого места. Я вылез из ее машины и пошел к своему «хамберу». Сев за руль, я стал выводить его на дорогу. Я говорил себе, что это – конец, игра не стоит свеч, пусть живет со своим гаденышем, у мамаши Катрин найдется много женщин покрасивее, да к тому же она немка. Проезжая мимо, я злобно крикнул, высунувшись из окошка: «Прощайте, фрау Пинеда!» И увидел, что она плачет, согнувшись над рулем. Мне надо было хоть раз с нею проститься, чтобы понять, что я без нее не могу жить.

Когда я снова сел рядом с ней, она уже успокоилась.

– Сегодня у нас ничего не выйдет, – сказала она.

– Наверно.

– Мы увидимся завтра?

– Да.

– Здесь? Как всегда?

– Да.

– Я тебе кое-что хотела сказать. У меня для тебя есть сюрприз. То, о чем ты давно мечтаешь.

На секунду я подумал, что она решила уступить я пообещает бросить мужа и ребенка. Я обнял ее, чтобы поддержать в такой переломный момент жизни.

– Тебе ведь очень нужен хороший повар? – спросила она.

– Ну да… Да. В общем, да.

– У нас замечательный повар, а он уходит. Я нарочно устроила скандал, и его уволили. Так что бери его себе. Если хочешь. – Кажется, она снова обиделась, что я молчу. – Ну, видишь, как я тебя люблю? Муж будет в бешенстве. Он говорит, что Андре – единственный повар в Порт-о-Пренсе, который умеет готовить настоящее суфле.

Я едва удержался, чтобы не спросить: «А как же Анхел? Он ведь тоже любит поесть?» Вместо этого я сказал:

– Ты мне сделала царский подарок. Теперь я богач.

И это было недалеко от истины: суфле «Трианона» гремело в Порт-о-Пренсе, пока не начался террор, не уехала американская миссия, не выслали британского посла, а нунций не остался в Риме; пока комендантский чае не создал между мной и Мартой преграду непреодолимей всякой ссоры, и пока, наконец, и я не улетел на последнем самолете «Дельта» в Новый Орлеан. Жозеф ушел едва живой после допроса у тонтон-макутов, и я перепугался. Я был уверен, что они добираются до меня. Наверно, толстяк Грасиа – глава тонтон-макутов – хочет заграбастать мой отель. Даже Пьер Малыш больше не заглядывал ко мне угоститься ромовым пуншем. Целые недели я проводил в обществе изувеченного Жозефа, повара, горничной и садовника. Гостиница нуждалась в ремонте и покраске, но какой толк было тратиться без всякой надежды на постояльцев. Только в номере-люкс «Джон Барримор» поддерживался порядок, словно в семейном склепе.