Комедианты неведомо для себя

Войдя в салон, Газональ произнес лишь несколько слов, выражавших суждение столь же верное, сколь и легитимистское: «Здесь красивее, чем в Тюильри». Шелк, бархат, парча, позолота, развешанные и расставленные повсюду предметы искусства так поразили провинциала, что он не заметил Женни Кадин в ослепительном туалете. Заслоненная Карабиной, с которой она беседовала, актриса наблюдала за южанином с первой минуты его появления.

— Дорогая, — сказал Леон Карабине, — этот господин мой двоюродный брат, фабрикант, он свалился на меня сегодня утром прямо с Пиренейского хребта; он в Париже как в лесу, ему нужна поддержка Массоля в тяжбе, решающейся в Государственном совете. Вот мы и позволили себе привезти к вам господина Газоналя на ужин, но просим вас не сводить его с ума...

— Как вам будет угодно, сударь; вино нынче дорого, — сказала Карабина, смерив Газоналя взглядом и не найдя в нем ничего примечательного.

Газональ, пораженный туалетами, ярким освещением, позолотой, жужжаньем голосов, которые, как ему казалось, говорили о нем, с трудом пролепетал:

— Сударыня... сударыня... вы так добры.

— Что выделывают на вашей фабрике? — спросила, улыбаясь, хозяйка дома.

— Кружева. Предложите ей гипюр! — шепнул Бисиу на ухо Газоналю.

— Ги... ги... ги...

— Гири! Ну, знаешь, Кадин! Гири! Ты просчиталась, крошка.

— Гипюр! — выговорил наконец Газональ, смекнув, что ужин придется оплатить. — Я сочту за величайшее удовольствие предложить вам платье... шарф... мантилью с моей фабрики.

— О! Целых три подарка! Ну что ж! Вы любезнее, чем можно было предположить, — сказала Карабина.

«Париж завладел мною», — сказал себе Газональ, заметив Женни Кадин и приветствуя ее.

— А я что получу? — спросила его актриса.

— Но... все мое состояние, — ответил Газональ, решив, что пообещать все — значит не дать ничего.

Вошли Массоль, Клод Виньон, дю Тийе, Максим де Трай, Нусинген, дю Брюэль, Малага, супруги Гайар, Вовине — целая толпа гостей.

Обстоятельно поговорив с фабрикантом о его тяжбе, Массоль, ничего не обещая, сказал ему, что заключение еще не составлено, но что граждане всегда могут положиться на обширные знания и независимость членов Государственного совета. Придя в отчаяние от этого холодного и надменного ответа, Газональ счел необходимым обольстить очаровательную Женни Кадин, в которую уже успел без памяти влюбиться. Леон де Лора и Бисиу отдали свою жертву во власть самой проказливой из женщин этого странного общества, ибо Женни Кадин — единственная соперница знаменитой Дежазе. За столом, где Газоналя привело в восхищение чеканное серебро работы Фроман-Мериса, современного Бенвенуто Челлини[12], причем все, что подавалось, стоило не многим дешевле того, в чем это подавалось, — оба шутника постарались сесть подальше от южанина; но они исподтишка следили за успехом лукавой актрисы, которая, соблазнясь необдуманным обещанием Газоналя обновить ее обстановку, задалась целью увезти его к себе. Агнец Иоанна Крестителя — и тот вряд ли следовал за ним более покорно, чем Газональ за этой сиреной.

Три дня спустя Леон и Бисиу, не видевшие Газоналя с того вечера, разыскали его часа в два пополудни в меблированных комнатах.

— Ну вот, кузен! Государственный совет вынес решение в твою пользу.

— Увы! Это теперь ни к чему, кузен, — ответил Газональ, уныло взглянув на своих друзей. — Я стал республиканцем...

— Что такое? — спросил Леон.

— У меня нет больше ничего, нечем даже заплатить адвокату. Женни Кадин получила с меня векселей на сумму, превышающую мое состояние.

— Действительно, Женни Кадин обходится недешево, зато...

— О! за свои деньги я изведал немало, — ответил Газональ. — Ах! Какая женщина!.. Что и говорить, провинция не может соперничать с Парижем — я ухожу в монастырь траппистов.

— Отлично! — заявил Бисиу. — Наконец-то вы образумились! А теперь признайте величие столицы...

— ...и капитала! — закончил Леон, протягивая Газоналю его векселя.

Южанин растерянно смотрел на свои обязательства.

— После этого вы не скажете, что мы не умеем оказывать гостеприимство: мы вас просветили и спасли от нищеты, попотчевали и... позабавили, — сказал Бисиу.

— И все — задаром! — добавил Леон, сделав жест уличного мальчишки, когда тот поясняет, что значит стибрить.

Париж, ноябрь 1845 г.