Комедианты

И граф и графиня своим удалением с поля битвы доказали, что поняли Цесю; старик Дендера, рассчитав все и убежденный, что Вацлав по слабости мог бы поддаться его влиянию, вовсе не был против кокетливых нападений своей дочери. Кто знает, может быть, уже и старость Фарурея, и его, по всей вероятности, недолговечная жизнь, и любовь Вацлава, и имения обоих, все это вместе входило в планы спекулятора. За минуту перед тем у него мелькнуло в голове, что Вальский был недурной партией; теперь опять он рассчитывал и оценивал Вацлава; в его мнении лишний запасец никогда, не вредил, и благоразумию Цеси следовало дать полную свободу. Графиня, проникнутая чувством приличия, потому желала бы отдать Цесю за Вацлава, что тогда это не имело вида пожертвования дочерью; таким образом, оба они удалились в надежде, что смелая, живая и уверенная в себе девушка должна наконец вскружить голову двоюродному брату.

Граф, даже опасаясь давнишнего нерасположения графини к воспитаннику, который сделал теперь такую блестящую карьеру, побежал за женой в кабинет в намерении поговорить с ней ясно и откровенно.

Посещение его, случавшееся весьма редко в последнее время, несколько удивило и взволновало графиню, но одного взгляда было достаточно для убеждения, что на этот раз ни укоров, ни сцен бояться нечего. Приняв, однако ж, на всякий случай вид жертвы, она уселась в кресло и ждала начала разговора.

— Chиre Eugénie! — начал Дендера. — Не стану долго надоедать тебе, я выбрал эту минутку, чтобы поговорить с тобой о Цесе.

— Я слушаю, — ответила она тихо, понюхивая что-то в скляночке, с которой никогда не расставалась.

— Необходимо, чтобы мы оба действовали одинаково и поняли друг друга в отношении будущности Цеси. Не сомневаюсь, что у нее головка недурна: она наследовала немного ума от меня, много женского искусства от матери…

— Граф, если нужно вести разговор в этом тоне…

— Нет, chиre Eugénie, это у меня только вырвалось невольно. Фарурей, с известной точки, очень выгодная партия, но… но…

— Никогда бы не решилась я пожертвовать дочерью, и сердце мое содрогается при мысли об этом, c'est monstrueux note 18!

— Оставим в покое сердце, любезная графиня, станем рассчитывать, это лучше. Старый, гнилой, мерзкий, больной, но страшно богатый, он запишет Цесе все, что она захочет, лишь бы сумела взять его в руки… Он не проживет долго… это может нас обогатить!

— Мне мерзок этот расчет!

— А, и мне также! — сказал граф, смеясь. — Но свет держится расчетом! У Цеси довольно рассудка, она держит его на вожжах, настороже.

— Я была бы рада, если б это разошлось! Будущность меня пугает.

— A, chиre Eugénie, — сказал насмешливо граф, — будущность всегда вас пугает! Нечего бояться, Цеся сумеет себя повести.

Графиня сильнее понюхала скляночку, вздохнула и ничего не ответила.

— При всем этом, — заключил граф, — при всем этом, что бы вы сказали, графиня, если бы Цеся воротилась к Вацлаву, а Вацлав к Цесе?

— Как это воротилась? — спросила графиня.

— Вы, конечно, заметили, что прежде она пробовала на нем свои силы. Вацлав любит ее втихомолку, но эти несчастные обстоятельства, — прибавил граф, — прервали не вовремя завязавшиеся между ними, весьма выгодные для нас, отношения… В настоящее время Вацлав богаче Фарурея…

— Но Вацлав влюблен в эту… в эту там шляхтянку.

— Цеся уже распорядится; я именно и хотел попросить вас не мешать ей.

— Вы знаете, граф, — ответила графиня с особенным ударением, — что я не мешаю никому в доме; потому что ничего не значу… Делайте себе, что хотите… но…

— Но что? — спросил Дендера.

— Но вся эта сеть интриг и расчетов возмущает меня! Зигмунд-Август рассмеялся искренно и во все горло, и в этом

смехе было столько желчи, что графиня в первую минуту рванулась с кресла; подумав, однако ж, и приняв вид терпеливой мученицы, она села снова.

— Chиre Eugénie, — начал Дендера серьезно, — скажу тебе откровенно, что на всякий случай Вацлав нам нужен; не станем мешать им, будем слепы… вот о чем я хотел просить тебя. Цеся знает, что делает, и приведет его к хорошему окончанию.

— Не мешаю никому, — шепнула графиня, — я привыкла не быть хозяйкой в доме, даже в отношении к моим детям…

— Оставим упреки, это повело бы нас далеко! — сказал Дендера несколько суровее. — Я вижу, что мы согласны в главном, несмотря на то, что вам угодно говорить, и потому дольше утруждать вас не буду…

Сказав это, он поклонился ей двусмысленно и насмешливо и тихонько вышел из комнаты. Графиня, по выходе его, подняла голову, закусила губы, кинула мрачный взгляд на двери и, вся вздрогнув, бросила на пол платок, который держала в руке…

— Невольница! Невольница! — произнесла она тихо. — А, это ужасно… провести так всю жизнь и никогда не вздохнуть свободной грудью… Есть несчастные существа, обреченные на вечные страдания…

Мы возвратимся в залу к Цесе и Вацлаву, которые разговаривали прежде у открытого фортепиано, а потом, пользуясь осенней погодой, вышли в сад.