Комедианты

Дом соответствовал их характеру и образу жизни: это было неловкое подражание тому, что видели они у других, не у места и без надобности, а главное без вкуса. Строения, разрисованные, с гербами, затейливые решетки разных родов, одна другой неуклюжее, и разные потешные украшения пестрили так называемый английский двор. Сад, сочинение самого Дембицкого, украшался беседками и лавками в особенном вкусе. Гостиная с мебелью Тестори и Байера представляла в каждом углу иную физиономию; нет надобности говорить, что все это было покрыто чехлами и старательно сберегалось, открываясь при каждом удобном случае; цена какой-нибудь дрянной игрушки объявлялась непременно к сведению тех, кому не было до нее никакого дела; домашние, вследствие неоднократных повторений, знали даже, сколько заплачено было за дощечку в паркете.

В такой-то дом на первый раз попал Вацлав, не находя в нем ни одной живой души, которая захотела бы разделить его горе, которая поняла бы его страдания; напротив, все, казалось, завидовали его счастию.

Вацлав, привыкший терпеть, спокойно, с улыбкой исполнял свои обязанности и пил до дна горькую чашу своей службы. После двухмесячного пребывания в Кудроставе, вследствие его просьбы, ему позволили ездить в Дендерово; это был удобный случай похвастать и лошадьми, и экипажем; ему дали парадную коляску и цуг гнедых с предостережением, чтоб он не замарал сукна и не приказывал гнать лошадей, чтобы люди не напились, чтобы что-нибудь, сохрани Боже! не случилось с экипажем и с лошадьми.

С некоторым чувством страха отправился Вацлав в дом, где провел детство и молодость; и перед глазами его, наполненными слезами, являлся образ Цеси. Когда он увидел сад, стены дворца и места, освященные долгим страданием, мечтаниями, годами надежд и мучений, когда утешал себя еще будущностью, бедный сирота тихонько заплакал.

Граф принял его сухо и спросил:

— Что же это? Я слышал, ты удалился из Житкова и закопался в деревне? К чему это ведет?

Вацлав рассказал всю историю своего пребывания в городе и сомнения о будущности.

— Ты хочешь, чтобы судьба поднесла тебе ко рту голубей изжаренных, — заметил Дендера, пожимая плечами. — Этого никогда не бывает: надо бороться, работать и не раз перетерпеть горе. Очень легко продать себя за ничтожный кусок хлеба; но, повторяю, это ведет к женитьбе на горничной и к тому, что ты сделаешься каким-нибудь органистом.

Вацлав молчал, чувствуя себя отчасти виноватым.

— Что же ты думаешь? — спросил граф. — Долго ты здесь останешься?

— По крайней мере, с год.

Дендера покачал головой с очевидным неудовольствием.

— А, делай, что хочешь, — сказал он, — но предупреждаю тебя, ты на совершенно ложной дороге: тратишь молодость и пропадешь ни за грош.

— Но, чтобы подвинуться вперед, — произнес тихо Вацлав, — надобны средства, помощь, деньги…

— Их я тебе не дам, — ответил Дендера с цинизмом, — я не взял бы на свою совесть помогать далее твоему безделью; довольно делал до сих пор; надо самому о себе подумать и, главное, не тут, не в деревне, искать себе счастия!

Вацлав хотел отвечать; но доложили о прибытии Фарурея, и граф взял Вацлава с собой в гостиную с тем, чтобы он показался жене и гостям. Он немножко тщеславился своим воспитанником и иногда любил показать его так, чтобы возбудить вопросы и толки о том, что он сделал для покинутого сироты.

Войдя, они застали уже графиню и Цесю, подле которой, со своей моложавой миной и со старым лицом, выбеленным только заново, сидел Фарурей, нашептывая ей французские любезности и заученные двусмысленности. Цеся, страшно изменившаяся, самоуверенная, смелая, болтливая, нарядная, небрежно сидела на диване, любуясь букетом великолепных камелий, который, неизвестно откуда, достал ей Фарурей.

Когда вошел Вацлав, Цеся кинула взгляд и, заметив его грусть, бледность и робость, едва не устыдилась самой себя, что узнала его. Она кивнула ему головкой, но так надменно, словно кинула милостыню бедняку, который вселял к себе отвращение своими ранами и убожеством. Графиня, не любившая воспитанника, едва соблаговолила заметить его; а Сильван, не скрывая пренебрежения, с каким глядел на него, спросил его громко:

— Что, я слышал, ты у Дембицких?

— Да, действительно, у них, — холодно ответил Вацлав.

— Ха, ха! — рассмеялся старый граф. — До чего нынче дошло: господа Дембицкие учат детей музыке.

Все засмеялись вместе с хозяином, а бедный сирота, сконфуженный, отыскав место в уголку, присел там с болью в сердце, скрываясь от взглядов. Такого приема (хоть и мог его предвидеть) он, однако ж, не ожидал и надеялся на иное: ждал взгляда Цеси, по крайней, мере сострадания. Она, напротив, старалась, казалось, показать, как далеко стали они один от другого, как теперь равнодушна была она к нему, как теперь высоко поднялась она мыслью и надеждою.