Правдин. Оглянитесь, сударыня, что за вами делается!
Гж. Простакова. А! Это, батюшка, Митрофанушкины учители, Сидорыч Кутейкин…
Еремеевна. И Пафнутьич Цыфиркин.
Митрофан
Кутейкин. Дому владыке мир и многая лета с чады и домочадцы.
Цыфиркин. Желаем вашему благородию здравствовать сто лет, да двадцать, да еще пятнадцать, несчетны годы.
Милон. Ба! Это наш брат служивый! Откуда взялся, друг мой?
Цыфиркин. Был гарнизонный, ваше благородие! А ныне пошел в чистую.[145]
Милон. Чем же ты питаешься?
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе около приказных служителей[146]
у счетных дел. Не всякому открыл господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не люблю. На досуге ребят обучаю Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными[147] бьемся, да что-то плохо клеятся; ну и то правда, человек на человека не приходит.Гж. Простакова. Что? Что ты это, Пафнутьич, врешь? Я не вслушалась.
Цыфиркин. Так. Я его благородию докладывал, что в иного пня в десять лет не вдолбишь того, что другой ловит на полете.
Правдин
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии.[148]
Ходил до риторики,[149] да богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию[150] челобитье,[151] в котором прописал: «Такой-то-де семинарист, из церковничьих детей, убояся бездны премудрости, просит от нее об увольнении». На что и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то-де семинариста от всякого учения уволить: писано бо есть, не мечите бисера пред свиниями, да не попрут его ногами».Гж. Простакова. Да где наш Адам Адамыч?
Еремеевна. Я и к нему было толкнулась, да насилу унесла ноги. Дым столбом, моя матушка! Задушил, проклятый, табачищем. Такой греховодник.
Кутейкин. Пустое, Еремеевна! Несть греха в курении табака.
Правдин
Кутейкин. Во многих книгах разрешается: во псалтире именно напечатано: «И злак на службу человеком».
Правдин. Ну, а еще где?
Кутейкин. И в другой псалтире напечатано то же. У нашего протопопа маленька в осьмушку, и в той то же.
Правдин
Милон. Ни я, сударыня.
Гж. Простакова. Куда же вы, государи мои?..
Правдин. Я поведу его в мою комнату. Друзья, давно не видавшись, о многом говорить имеют.
Гж. Простакова. А кушать где изволите, с нами или в своей комнате? У нас за столом только что своя семья, с Софьюшкой…
Милон. С вами, с вами, сударыня.
Правдин. Мы оба эту честь иметь будем.
Гж. Простакова. Ну, так теперь хотя по-русски прочти зады, Митрофанушка.
Митрофан. Да, зады, как не так.
Гж. Простакова. Век живи, век учись, друг мой сердешный! Такое дело.
Митрофан. Как не такое! Пойдет на ум ученье. Ты б еще навезла сюда дядюшек!
Гж. Простакова. Что? Что такое?
Митрофан. Да! того и смотри, что от дядюшки таска; а там с его кулаков да за часослов. Нет, так я спасибо, уж один конец с собою!
Гж. Простакова
Митрофан. Ведь здесь и река близко. Нырну, так поминай как звали.
Гж. Простакова
Еремеевна. Всё дядюшка напугал. Чуть было в волоски ему не вцепился. А ни за что… ни про что…
Гж. Простакова
Еремеевна. Пристал к нему, хочешь ли жениться?..
Гж. Простакова. Ну…
Еремеевна. Дитя не потаил, уж давно-де, дядюшка, охота берет. Как он остервенится, моя матушка! как вскинется…
Гж. Простакова
Еремеевна. Приняла-было! Ох, приняла, да…
Гж. Простакова. Да… да что… не твое дитя, бестия! По тебе робёнка хоть убей до смерти.
Еремеевна. Ах, создатель, спаси и помилуй! Да кабы братец в ту ж минуту отойти не изволил, то я б с ним поломалась. Во что б бог ни поставил. Притупились бы эти
Гж. Простакова. Все вы, бестии, усердны на одних словах, а не на деле…
Еремеевна (заплакав). Я не усердна вам, матушка! Уж как больше служить, не знаешь… рада бы не токмо что… живота[152]
не жалеешь… а всё не угодно.Кутейкин. Нам восвояси повелите?
Цыфиркин. Нам куда поход, ваше благородие?