Комедия убийств. Книга 1

Адельгайда знала, что родители боялись гнева Гвискарда. Тот и так косился на отца за то, что не встал сразу под его, герцогские, знамена. Хорошо еще, что не поддержал (не успел, заболел вовремя) сыновей Гумфреда. Но Ротберт Апулийский недаром прозывался лисой, один писал, два в уме держал. Породниться с верным слугой Гвискарда — в том заключалось спасение для родителей…

— Боже ты мой, — пробормотала баронесса и коснулась рукой живота. — Нет-нет, ничего, поди прочь, — отстранила она служанку, встревоженную неожиданным движением хозяйки. — Иди.

Однако та уходить не спешила.

— Может, тебе прилечь, госпожа? Ребеночек на свет просится, — она приветливо улыбнулась. — Я к гадалке ходила в деревню, говорит, по всему выходит, мальчик родится у тебя на полную луну.

Адельгайда нахмурилась.

— Разве можно слушать колдунов, Бертфрида? — строго спросила она служанку. — Как могут ведать они то, что в руке Господа нашего?

Служанка не стала спорить: все в Бога верят, но, однако, не отказываются и от услуг колдуна, ибо, полагаясь на силы белые, не следует ссориться и с черными. Служанка старше госпожи, опытнее, уже трижды рожала, но дети (два мальчика и девочка) не выжили, — значит, того не желал Господь.

— Да я и сама знаю, — успокоила госпожу Бертфрида. — Как он там ножками бьется, как бьется, непременно мальчик, рыцарь, наследник господина.

— Когда будет полная луна? — спросила баронесса.

— Через три дня, госпожа.

— Хорошо, ступай.

«Чудесный смарагд у него с собой? — спросила себя баронесса, едва за Бертфридой закрылась дверь, и сама же и ответила себе: — Ну конечно!»

Тогда, год назад, в замке женщины шептались о том, что невиданных размеров изумруд, с которым не расставался ныне Рикхард, заказавший для реликвии специальный ковчежец из вываренной и особым образом обожженной на огне кожи, барон сорвал с шеи изнасилованной им женщины. Поговаривали, что происходила она не из простого рода…

«Они были еретиками, врагами веры Христовой, может статься, одними из тех, кто заявлял, что Он… — испугавшись собственных мыслей, баронесса перекрестилась. — Зло. Они заслужили кару Господнюю, и, значит, барон де ла Тур стал исполнителем Его воли. Но то, что совершил Рикхард, — злодеяние, ведь его мужи убивали, сбрасывали мертвых и раненых в море.

Как же тогда… почему же крестьяне считают его исчадием ада: ведь он убивал врагов Господа?»

Тут бы самое время обратиться за советом к духовной особе, но… отца Пробиуса, священника, которого привезла с собой юная Адельгайда, Рикхард зарезал прямо на пиру, который устроил посреди поста. Святой отец с самого появления в замке начал раздражать доблестного рыцаря. Однако духовник жены — это не нерадивый конюх, не еретик и не враг папы Николая, содрать с него кожу на радость дружине было бы чересчур.

Отказаться и не прийти на зов хозяина святой отец не мог, он предпочел занедужить, однако Рикхард не спешил завершать праздник, и на третий день (дикое веселье выплеснулось через край) стража притащила Пробиуса в пиршественную залу. Барон потребовал, чтобы священник благословил трапезу, он отказался. Тогда пьяные солдаты но наущению Гвиберта устроили вокруг Пробиуса языческую пляску, во время которой кто-то толкнул сзади духовника баронессы, а шут (больше некому) подставил ножку; получилось, что Пробиус как бы нечаянно наскочил на нож преспокойно «обедавшего» господина.

Узнав об этом, Адельгайда стала собираться к отцу. «Езжай, езжай, дорогая, — сказал ей еще не проспавшийся муж и как ни в чем не бывало добавил, обращаясь к шуту: — А что, Гвиберт, скликай-ка добрых разбойничков, — так все чаще называл он дружину с той сентябрьской «потехи». — Сожжем гнездо изменника? — Адельгайда поняла, что она — заложница. А Рикхард продолжал: — Ничего, вот родится наследник, мы лично водрузим на башне замка тестюшки знамя Монтвиллей».

Она надеялась на гнев папы, но барон послал богатый дар в Рим, заказав службу на помин души безвременно ушедшего святого отца. С миссией ко двору Николая отправил все того же Гвиберта, пожаловав тому новые одежды (из добычи от дела удалого). На калеке-шуте богатое одеяние висело точно рваный холст на шесте, который выставляют над полями крестьяне (прежний хозяин, видно сразу, подороднее был), однако Два Языка — голь на выдумку хитра — нацепил разузоренный камзол прямо поверх своей неизменной войлочной поддевки, получилось, что даже и горб не стал виден. Рикхард, посмотрев на шута, хохотал так, что его чуть удар не хватил, а, отсмеявшись, сказал, что братец Гвиберт теперь просто жених хоть куда, и пожаловал молочному брату Монаха, велев в Риме особенно-то мерина этим именем не называть. Гвиберт отбыл с миссией, а барон долго нет-нет да и вспоминал: «Вот шут на монахе к сатане на пир поехал!»

Нечего сказать, веселые мысли терзали госпожу Адельгайду в преддверии полнолуния и, если верить Бертфриде, накануне рождения сына.

«Боже мой, как же нужен мне сейчас совет ученого мужа! — мысленно восклицала Адельгайда. — Боже, Боже мой, Христе Иисусе, помоги мне!»