Комедия убийств. Книга 1

— Нет, — твердо ответил монах. — Это была очень добропорядочная женщина, к тому же не простолюдинка. Муж ее, как открыла она мне, был богатым горожанином, и они давно хотели иметь сына. Это его ребенок. Оттого-то я и взял мальчика с собою, надеясь найти приют для него и, быть может, если повезет, для себя. Я чувствую ответственность за его судьбу, мне кажется, что за страдания, выпавшие на долю его матери, он заслуживает лучшей доли, чем удел греческого хлебопашца.

Баронесса кивнула.

— Ты правильно поступил, что пришел сюда и принес с собой сироту, — сказала она. — Моя прачка, Юдит, на днях родила девочку, которую назвала Гарлетвой, пусть Гутберт станет ей молочным братом. Я жду ребенка, если родится мальчик, то, может статься, и спасенное тобой для Господа дитя сделается ему товарищем детских игр…

Она умолкла, ожидая слов благодарности, но их не последовало.

Баронесса продолжала:

— Ты, я вижу, добрый слуга Господа нашего Иисуса Христа, а посему, верно, хорошо знаешь Писание. — Монах часто-часто закивал. — Тогда, разумею, и тебе найдется место в моем доме.

— Благодарю тебя, хорошая госпожа моя, — проговорил монах, низко кланяясь. — И славлю твое великодушие и доброту сердца, молю Господа даровать тебе и мужу твоему долгих лет здравствия и многочисленного потомства.

Адельгайда перекрестилась.

— Славь Иисуса, — сказала она. — Благодари Господа нашего.

— Славлю Иисуса, — послушно повторил Прудентиус. — Благодарю Господа нашего.

Монах осенил себя крестным знамением. Рукава рясы его были так длинны, что скрывали изувеченные огнем кисти.

Хозяйка башни в Белом Утесе наверняка поразилась бы до глубины души, если бы увидела, что ее собеседник скрещивал обожженные пальцы, когда благодарил ее, желая долголетия и многочисленного потомства мужу, а также, когда произносил священное имя Иисуса.

— Иди, Пруцентиус, пусть комендант Вальтер проводит тебя в комнату покойного Пробиуса… Бертфрида, эй, Бертфрида, где ты? — позвала Адельгайда служанку. — Эй, кто-нибудь!

Заслышав приближавшиеся торопливые шаги любимой служанки, баронесса спросила монаха:

— Как же ты нашел дорогу сюда, один, слепой с ребенком?

Прежде чем Бертфрида успела войти в комнату, Прудентиус произнес:

— Господь вел меня.

XVIII

«Дуй-ка ты, братец, домой», — посоветовал сам себе Иванов, едва немного успокоился.

Так он и сделал, тем более что путь предстоял недолгий — через пятнадцать минут ноги уже вносили его во двор старого шестиэтажного, родного и близкого с детства здания. Здесь прошли двадцать три из двадцати пяти лет, прожитых им на земле. Здесь каждый камень и каждая пылинка знали его, Илью Сергеевича Иванова.

Впереди, у родного подъезда, занимая весь тротуар и проезжую часть, сгрудились машины «скорой помощи», желто-синие «ментовозки», бросалась в глаза светлая «волга». Для полноты ощущений не хватало только «пожарки».

«Черт, — с досадой подумал Иванов. — И домой-то, поди, не пустят. Чего тут у них опять произошло? — Сам даже толком не зная отчего, Илья страшно разозлился. — Сволочи…»

Прикидывая, как бы это ему половчее проникнуть домой, Илья почувствовал у себя на плече чью-то мягкую ладонь. Передернувшись, Иванов попытался избавиться от притязаний неизвестного лица, ко услышал нежное, как шепот прибоя:

— Ты, это, Илюш, постой…

Голос оказался знакомым, Иванов обернулся:

— Петрович? Ты чего?

«Мой друг и учитель, алкаш с бакалеи…» — так, кажется, говорилось у Владимира Высоцкого. Кем-то подобным и являлся обладатель вкрадчивого голоска и мягкой ладошки Сергей Петрович Топорков. Человеком он был душевным, добрым и отзывчивым. Те, у кого душа свербит, а поговорить не с кем, пожалте к Петровичу на огонек в фатерку, он человек одинокий и, всем известно, понимающий.

Всплыл Топорков очень и очень вовремя, но Илье еще только предстояло осознать это.

— Ты, это, Илюш… — Невысокий Сергей Петрович, едва не подпрыгивая, засматривал в глаза Иванову. — Ты, это, того…

Илья уже начал злиться.

— Что случилось-то? — спросил он.

Петрович повел себя странно.

— А ты не знаешь? — спросил он и прищурился.

Неприятное предчувствие овладело сознанием Иванова. Вспомнился неприятный сон, который виделся ему во дворе за магазином. И кот… В каком-то отупении Илья уставился на здорового полосатого камышового котяру. Ленивая тварь, потревоженная множеством собравшихся в местах ее залегания людей, выглядела, вне всякого сомнения, раздосадованной.

— Чего не знаю?! — взвизгнул Иванов, поражаясь своему истеричному тону.

— Идем-ка отсюдова, — предложил Топорков и, вцепившись в предплечье Ильи оказавшимися совсем не такими уж мягкими пальцами, отвел его в сторону.

«Это ж очуметь можно, этого не может быть! — Илья, как иногда выражаются, шагал куда глаза глядят. — Нет, нет, нет! Не может быть! В сумке были книги, книги! Он же сам видел, когда выпивали с Петровичем нежно любимый портвешок… Книги не могут убивать!»