Комедия войны (Комедия Шарлеруа)

— Да, ненависть. Правильно. Охватывает ужасная ненависть ко всему на свете. Что именно больше всего вызывало вашу ненависть?

Я задел этого человека за живое. Он встрепенулся. Речь его стала звучать четко. Он резко поднял голову и взглянул мне прямо в глаза.

— Я ненавижу весь современный мир, — отчеканил он. — Весь современный мир виноват в том, что творится.

Меня не удивили и не смутили эти громкие фразы. Они выражали не мысль, а страсть.

—- И по этой причине вы возвращаетесь в свой старый мир, который только в Африке и сохранился. Вы, значит, отрекаетесь от современного мира?

Он, нахмурив брови, посмотрел на меня, и я увидел, что он даже побледнел. Я почувствовал, что зашел слишком далеко в своих насмешках, и постарался безмятежностью взгляда успокоить его, утихомирить его испуг и гнев.

— Вы, конечно, предпочли бы жить в другую эпоху, — сказал я уже без насмешки в голосе.

- Да...

— А какую эпоху вы избрали бы?

— Не знаю... восемнадцатый век...

~ Война уже и в восемнадцатом веке не была шуточным делом: уже тогда были казармы, полки. Перестрелка из мушкетов, пальба из пушек были неприятны уже и тогда. Дворяне уже обратились в чиновников. То, что творится теперь, началось с восемнадцатого века, с тех пор, как были созданы регулярные полки.

— Вы думаете?

— Ну, конечно! Нет, подымитесь к средним векам, это будет верней. Тогда боевые столкновения велись по строго установленным и, по-своему, гуманным правилам. Бойцов было мало, но они были тщательно подобраны и хорошо снабжены. Ничтожные потери вознаграждались обильными грабежами.

— Вы — чудак.

— Увы, это правда, я преувеличиваю, я идеализирую этих средневековых героев. Война никогда не была чистым делом. Прежде всего, воевали ведь всегда отнюдь не те, кому война нравилась. А те, кому она нравилась, обрушивались с войной не на себе подобных, а на других. В результате — публика, видя, что участвующие в пьесе актеры слишком часто смешиваются со зрителями для того, чтобы грабить их, сама стала лезть на сцену. Публика была вынуждена ввязываться в драку, чтобы спасать свое добро.

— Ну, знаете, грабежи —это делю особое. Они неизбежны, — воскликнул он таким тоном, как будто мое замечание доставило ему удовольствие.

— Ах, мои слова нравятся вам? В таком случае сознайтесь, что то, чем вы занимаетесь в Марокко, это — не что иное, как особый вид охоты.

— Не верьте этому! Вы не знаете!

—- Однако там вы не брезгаете современным оружием? Именно оно дает вам громадное преимущество в тамошней обстановке.

— Это, конечно, верно, — не без раздражения и ворчливо произнес мой собеседник.

— В конце концов, мы все-таки понимаем друг друга. Я, правда, не очень уверен в благородстве войн прошлого, но зато я безусловно уверен в подлости нынешней. В ней-то нет ничего благородного.

— Однако нельзя же забывать...

— Не вздумайте выступать в роли защитника войны, ведь вы ее покидаете.

Он заволновался. Он уже раскаивался, что начал этот разговор. Он готов был поддаться злобе.

— Это война простонародная, — заявил он.

Я знал, что он ухватится за это слово. Ему необходимо было найти какое-нибудь оправдание. Его охватила тоска. Он покидал Францию, и у него была потребность услышать хотя бы от случайного встречного слова оправдания.

У меня самого было такое же чувство. Мне важно было оправдать его, чтобы оправдать самого себя. Ведь и самого меня удивило, когда я осознал, что эта война нравится мне далеко не всегда.

— Это скорей война заводов, чем война армий. Раньше выделывают на заводах массу всякой всячины из железа, а потом все это швыряют друг другу в голову, и притом это делают издалека, не видя врага и не слыша его стонов. Роль человека сведена до минимума. Иной раз разыграется ночное нападение, иногда мелкие стычки, но суть не в этом. Долгая бомбардировка считается удачной тогда, когда те, кто выбросил больше железа, прикончат тех, кто уцелел в своих убежищах. Это вот и есть единственная возможность непосредственного контакта между людьми. Мы очень далеки от той войны, какая описана у Жуанвиля или даже у Монлюка[11].

— Это — война простонародная, — настаивал мой собеседник.

Я решил взять обратно то, что раньше уступил ему.

— Вы находите? Но надо все же признать, что простонародье начало проявлять себя довольно рано. Со времени битв под Азинкуром и Бувинами[12] пехотные плебеи стали портить игру кавалерии. А потом пришла артиллерия, представляющая буржуазию.

Я снова заказал два виски. Мы успели как будто понравиться друг другу.

— Вот еще интересный вопрос, — сказал я, — вопрос о начальниках. В древних Афинах человек, который голосовал за войну, сам отправлялся воевать. Полководцем-избирали того, кто предложил войну, и полководец сражался тогда рядом с остальными воинами. А теперь? Теперь-то начальники своей шкурой почти не рискуют.

— Это верно. Так именно и бывает, — смущенно пробормотал он, точно стараясь превозмочь горечь какого-то воспоминания.

— Быть может, и вы когда-нибудь будете генералом! — воскликнул я.

— Я к этому не стремлюсь! Я уезжаю в пустыню. Кто любит пустыню, в генералы не выходит.