Комедия войны (ЛП)

Он смотрит на меня и колеблется.

-—- Ошибка может случиться со всяким. Но ты весь день сидишь у меня вот где. Я не подам тебе руки. только когда ты докажешь, что понял все, что я оказал, я подам тебе руку. Можешь соснуть часок, а потом сменишь Пэнэна. Он. стоит в карауле вместо тебя.

Я выхожу. Ребята довольны. Но я-то сам, я недоволен собой. Это не то. Я злюсь на Камье за то, что не в силах разбить ему морду. Оттого, что я не могу избить этого человека, мне не по себе. Я хитрю, занимаюсь демагогией. Это мне. противно. Я даже не могу больше любоваться морем. Немного спустя ко мне подходит Ле-Сенешаль.

— Они его вздули.

Тогда я успокаиваюсь. Но все же я — плохой сержант. Я оказываюсь вроде офицера, у которого есть свои сержанты. Тогда почему уж прямо не пойти в офицеры? Но мои молодцы теперь будут у меня в руках, и я буду более свободен.

VI

Нас переводят в тыл. Но в этом тылу все обстоит так же, как и на фронте: нас бомбардируют и в лоб, и с флангов. Турки занимают весь район Трои и оттуда засыпают нас тяжелыми снарядами.

Прошло три тысячи лет со времени осады Трои, но ничего с тех пор не переменилось.

На обед мы располагаемся в ложбине. Проклятая страна. Эта пустыня создана для паршивцев. Здесь ничего нет— злая, пересохшая земля и булыжники на холмах. Здесь уже, видно, немало поработали и турки, и немцы.

С немцами мы надеялись больше не встречаться, между тем их и здесь сколько хочешь. Они из кожи вон лезут, чтобы заставить турок воевать поэнергичнее, хотя те и сами не зевают. Скудная земля, потерянный край. Мерзкая дыра. До Константинополя-то, оказывается, далеко. С того самого дня, как мы здесь высадились, мы прекрасно знаем, что в Константинополь не попадем никогда. Мы вообще никуда не попадем.

Там, на верху, умеют обделывать дела. Они не могли придумать ничего лучше, как высадить нас здесь, на краю полуострова. Наше назначение—сопровождать по суше флот, который пойдет морем, вдоль побережья, и пушками в 380 миллиметров будет разрушать все на нашем пути. Этак потихоньку да полегоньку мы будем теснить турка, пока не дойдем до Константинополя. Но вместо того, чтобы взорвать турецкие форты, броненосцы в первый же день сами взлетели на воздух. Босфор оказался заполненным множеством мин и даже немецких подводных лодок.

Французские и английские броненосцы поторопились удрать. Нас оставили одних на этом полуострове, который вдоль и поперек утыкан солиднейшими укреплениями. Первые линии мы взяли, но дальше не удается продвинуться ни на одну пядь, — скорее мы отступим. Мы здорово попались. Тыла здесь нет: нас с утра до вечера и с вечера да утра бомбардируют и в лоб, и с флангов.

Время от времени нас ведут в атаку, — просто для практики. Когда выступают англичане, мы не двигаемся с места. Когда выступаем мы, англичане также сидят на месте с мечтательным видом. Неважно держат себя у нас и сенегальцы, и зуавы из запаса. Мы смотрим друг на друга вопросительно: дадут ли нам передохнуть после последних двух недель ужаса? После великого отступления 1914 г. и Шампани это был третий кошмар, пережитый мною. Он состоит из жары, жажды, разлагающихся трупов, назойливой бомбардировки и дизентерии. Это сгущенное и модернизованное повторение крымской кампании 1855 года. Мы опять хорошенько попались. И, вероятно, это не в последний раз.

Хватили мы лиха. Во взводе убито немало нормандцев. Но еще жив фельдфебель, и вернулся второй сержант, корсиканец. Бедняга отощал. У него обалделый вид.

Есть у нас еще и парижане. Мюрэ отправлен в тыл, — у него появилась какая-то подозрительная язва на икрах.

Едва мы немного успокоились в этой ложбине, вдруг — тревога. Во втором батальоне прорыв — надо немедленно идти в контратаку. Мы запихиваем мясо и картошку в вещевые мешки и выступаем.

Мы продвигаемся вперед по открытой местности, жестоко обстреливаемой из пулеметов. Идем гуськом.

У меня понос. Всю войну он преследует меня. Мы передвигаемся вперебежку, по правилам. Я пользуюсь каждой остановкой, чтобы остановиться в кустах. Я нахожусь во главе колонны. Всякий раз, когда другие ложатся, я остаюсь в сидячем положении. Взвод видит, какие особые трудности я переношу, помимо общих. Впрочем, еще двое или трое находятся в таком же положении. Несколько человек по случаю дизентерии уже эвакуированы.

Мы попадаем в ходы сообщений, которые мы сами рыли, обливаясь потом, неделю назад. Они грязны и забиты теми жуткими отбросами, которые скопляются везде, где ступила война. Коробки консервов, оторванные руки, ружья, ранцы, ящики, сломанные ноги, испражнения, головки снарядов, гранаты, тряпки и даже бумага — все валяется здесь. Надо все-таки отбить ее, эту траншею. Как мы орали третьего дня на зуавов, когда они сдали две линии.