Комемадре

Он хочет заставить меня записывать его словоблудие. Занять мои руки. Позлить меня.

— Суть гипотезы в том, что мы есть, потому что мы не являемся всем тем, чем могли бы быть. Иными словами, сеньор директор, бытие основывается на отсутствии вариативности; можно сказать, что мы существуем в плане ошибки и благодаря ей.

Это его точные слова.

— Поаккуратнее, сеньоры, — говорит Ледесма. — Давайте сначала соберем данные, а потом уже определим границы анализа.

— Сначала границы, — парирует Папини, — а потом уже данные.

— Не думаю, — отвечает Ледесма.

— Данные, — произносит мистер Алломби. — А доктор Кинтана будет говорить с донорами everyday, говоря им одному за другим правду.

Я один? Со всеми донорами? Хихена встает, чтобы пропустить меня, Менендес открывает мне дверь, а Гуриан показывает на меня пальцем.

— Посмотрим, как сработает ваша магия, Кинтана, — произносит он.

Я хочу запомнить нас такими: мы лежим на траве, наши брюки расстегнуты, рубашка прикрывает живот и срам. Наши руки и ноги не слушаются нас, перейдя на сторону алкоголя. Гуриан вытаскивает челюсть, чтобы почистить ее от остатков мяса, и внезапно бросается на четвереньках вперед, влекомый охотничьим азартом: его челюсть хватает жука и возвращается в рот. Еще вина, чтобы избавиться от привкуса насекомого. Горчит? Ледесма зачитывает в голос фразы, собранные за смену.

Донор номер восемь: «Добро пожаловать».

Донор номер девять: «Как во сне».

Донор номер десять: (нет данных).

Донор номер одиннадцать: (нет данных).

Донор номер двенадцать: «Пресвятая Дева Луханская».

Донор номер тринадцать: «Не любит меня».

Донор номер четырнадцать: «Дети могут жить долго».

Донор номер пятнадцать: «У нее нет ни носа, ни глаз, но есть рот».

Донор номер шестнадцать: (нет данных).

Донор номер семнадцать: «Дания».

Менендес пошла спать. Пусть отдыхает. По приказу директора она весь день провела в моем кабинете, слушая, как я сто раз говорю правду донорам. Она увидела, что я настоящий кабальеро, в высшей степени интеллектуальный человек с богатейшим словарным запасом и жалостливым сердцем: каждому донору я дарил игрушечную лягушку, чтобы перезвон ее колокольчика сопровождал его до самого конца.

Но из всех ощущений дня в память мне врезается лимонный аромат, которым сочится Папини, сидящий в нескольких метрах от меня: он вырывает бумаги у Ледесмы и продолжает читать.

Донор номер восемнадцать: «Прикоснитесь ко мне».

Донор номер девятнадцать: «Он — тот, кто видит и дышит».

Донор номер двадцать: «Победила Аргентина».

Донор номер двадцать один: (нет данных).

Донор номер двадцать два: «Дать жизнь монстру».

Донор номер двадцать три: «Спасибо».

Я громко говорю, что фразы слишком коротки для анализа. Затем встаю на колени и излагаю свое видение вопроса. Несколько машин поставлены в круг. Доноры видят друг друга. Гильотины активируются последовательно каждые девять секунд. Каждая голова продолжает фразу предыдущей головы, заканчивая предложения и абзацы. Строфы, по выражению Хихены. Текст, который оправдает все затраченные средства и силы нашей команды.

Врач с родинкой отвечает, что для реализации моей задумки нам потребуется гораздо больше доноров и что так мы быстро исчерпаем запасы раковых больных в стране. Я отвечаю, что рак не единственная болезнь, которую можно лечить несуществующей сывороткой.

Ледесма заявляет, что мысль о группе голов, произносящих осмысленную речь, делает его почти счастливым. Говорит, что работа в группе благотворна, поскольку не оставляет места эгоизму, и, если бы все аргентинцы договорились между собой, мы стали бы самой могущественной страной в мире. Не пустили бы к себе всякий сброд из Южной Европы. Крутили бы сигары из кожи наших индейцев. Создали бы новый тип христианства, основанный на ценностях Пампы и сельском быте. Вымели бы поганой метлой понаехавшую из Бразилии негритянскую заразу. Застолбили бы за собой Уругвай как задворки Аргентины. Утопили бы провинциальное Чили в Тихом океане.

Выпучив глаза, он замолкает. Затем благодарит нас за то, что мы смогли переступить через свои воспитание и ценности во имя науки. И предлагает поаплодировать мне, потому что с завтрашнего дня вся лечебница будет работать над тем, как превратить мою идею в реальность.

В минуту просветления, принесенного ветром, дующим в лицо мне и всем остальным, я думаю о Сильвии (хотя уже не так много), о том, что Менендес станет моей по праву и со всеобщего одобрения, о том, что доноры так или иначе все равно умрут, и о том, что нужно следить, чтобы взгляд мой оставался усталым и тяжелым, дабы никто не догадался, как легко мне это далось.

4

Обо мне заговорили. Мое имя то и дело всплывает в обыденных разговорах, проскальзывает в комментариях о необычном тембре моего голоса, двусмысленных инсинуациях медсестер и завистливых сравнениях коллег. Я преломляюсь в этих гранях в бесчисленном множестве Кинтан, чтобы ты, Менендес, могла сделать свой выбор.