Комендантский час

— А под Москвой не выдержали...

— Жарко стало им, вот и улепетнули сюда...

«Ишь, Москву упоминают, все прослышали, — удовлетворенно подумал Третьяк. — Видать, не от хорошей жизни гитлеровцы бросаются на такие фокусы».

Неожиданно кто-то прикоснулся к его плечу.

— Третьяк...

Увидев Инну, он сначала подумал, что это ему мерещится, что она исчезнет так же мгновенно, как и появилась. Но перед ним были прозрачно-синие глаза, из-под платочка выбивались пряди каштановых волос, полные губы слегка раскрыты, будто они еще произносят последний слог его фамилии: я‑а‑а... Прошло несколько мгновений, а дивное видение не исчезало, значит, это была уже реальность, перед ним действительно стояла Инна. И когда он окончательно поверил в это, его грудь залила волна радости.

— Ты?

Она улыбнулась.

— Второй раз слышу этот странный вопрос. Неужели за время, что мы не видимся, ты успеваешь забыть мою внешность. Или я, может быть, сильно изменяюсь?

Он уже успел овладеть собой.

— Нет, ты одинаковая, Инна, такая же, как была. Но я всегда приятно удивлен, когда встречаю тебя. Тем более сегодня. Мог ли надеяться, что встречу тебя на Подоле?

— А думал обо мне?

— Думал.

— Вот я и услышала твой зов.

Направились в сторону Днепра. Шли безлюдной аллеей, обсаженной деревьями. Здесь на снегу еще не отпечатался ни один след. Третьяк взял Инну под руку. На ней легкое пальтецо, у него тоже не на меху, — так им будет теплее. Известно и то, что влюбленные пары вызывают меньше подозрений.

— Третьяк, зачем эти немцы выехали кататься полуголыми, как клоуны? — спросила Инна. — Ведь так и до воспаления легких недалеко.

Пальцы ее рук закоченели, стали как ледышки, он спрятал их в своей руке. Почти не вдумываясь в смысл ее слов, он только наслаждался звучанием ее голоса. Ему нравилось даже то, что она обращалась к нему по студенческой привычке, называя фамилию. Вообще ему все в ней нравилось.

— Они не катались, — не сразу ответил он. — Очевидно, решили показать, что не боятся наших морозов. Это после того, как их погнали от Москвы.

— Неужели их погнали? — радостно переспросила Инна. — Люди что-то шепчутся, но я точно не знаю. «Украiнське слово» пишет, что они только выравнивают линию фронта.

— Вранье! Линию фронта не выравнивают с такими потерями. Наши войска освободили Ростов, Елец, Тихвин...

В конце квартала Инна повернула вправо, на Межигорскую.

— Ты много знаешь, Третьяк, наверное, слушаешь радио, связан с подпольщиками, — заговорила она, теснее прижавшись к нему. — Я прошу тебя: привлеки меня к какой-нибудь работе. Разве я не принесла бы вам пользы? А вы меня почему-то отталкиваете.

— Я отталкиваю?

— И ты. Ведь ты обещал прийти ко мне и не пришел. И мне запретил к вам наведываться. Почему?

Она поставила его перед необходимостью отвечать прямо. Но ведь это было невозможно, как невозможно и не ответить. Он сделал вид, что не понял ее. Свел все к личному.

— Наоборот, я тебя боюсь потерять, Инна. Иногда мне кажется, что ты поддерживаешь со мною знакомство только для того, чтобы иметь какую-то опору, а закончится война, вернешься в театральный институт, и я стану тебе не нужен. Правда ведь?

— Рано об этом говорить, — рассудительно ответила Инна.

Перед ними расстилалась Красная площадь — центр Подола. Сколько людей оживленно сновало здесь до войны! Колхозники торопились с причалов на Житный рынок, неся в корзинах клубнику, огурцы, помидоры, молодой картофель, фрукты, бидоны с молоком, цветы... Гости столицы бегали по магазинам, зная, что на Подоле можно приобрести все, что им нужно. Теперь Красная площадь лежала как белая пустошь, а люди если и проходили иногда, то жались к заборам, чтобы на случай облавы успеть поскорее забежать в ближайший подъезд. На здании «Киевэнерго» трепетало большое белое полотнище с черной свастикой.

Оттуда, где начинается Константиновская, вдруг послышался характерный шелест подошв, можно было различить доносившиеся глухие стоны. На площадь выходила колонна военнопленных, она двигалась медленно и уныло, как похоронная процессия. Люди были разуты, кое у кого грязные окровавленные повязки на голове, одежда некоторых едва напоминала красноармейскую форму. Колонну сопровождали автоматчики, растянувшиеся цепочкой.

Инна рванулась туда.

— Я побегу!

— Обожди! — Третьяк придержал ее за плечо.

Она все же старалась вырваться, хотела бежать к колонне.

— Посмотрю отца. Буду просить, чтобы его отпустили.

— Твоего отца нет в Киеве, — заверил Третьяк. — В противном случае он уже давно передал бы записку тете Любе.

Колонна двигалась дальше. Где-то в противоположном конце площади раздался выстрел.

— Что это? — вздрогнула Инна, ухватившись обеими руками за Третьяка...

— Кто-то выбился из сил...

— И его пристрелили?

— Да.

Выстрел будто подкосил Инну. Она побледнела, задрожала.

— Проводи меня, Третьяк, — попросила беспомощно, когда площадь вновь стала безлюдной. — Я должна проведать родичей тети Любы, они проживают на Боричевом Току, вон там, — повела рукой в сторону обгоревшего трамвая на поворотном кольце. — Одной как-то страшно.