Комендантский час

— Как вы смеете, роттенфюрер! Вы унижаете мое достоинство. Я буду жаловаться генерал-комиссару Киева бригаденфюреру Квитцрау. Доложу о вас и в Берлине...

Не знаю, что нас спасло: красноречие Фроси или два парня, попавшиеся обер-ефрейтору на глаза. Тот остановил их, показал рукой на вход во двор, а когда задержанные начали что-то доказывать ему, снова грубо выругался:

— А-а, швайне гунде!

— Вперед! — приглушенным голосом подала команду Фрося, и мы двинулись с места. — Только не торопись. И не смейся. Если вернет, к нему подойду я одна, а ты не останавливайся. О, он еще попомнит меня. Бригаденфюрер Квитцрау непременно посадит его на гауптвахту...

Фрося так убедительно играла роль обиженной фольксдойче, что даже я готова была поверить, будто мы действительно идем на вокзал, а там нас ожидает фрау Мильке, и завтра мы втроем отправляемся в Германию...

За спиной послышался окрик обер-ефрейтора: «Арбайтен!», но приказ этот адресовался уже кому-то другому.

Напряжение, вызванное боязнью попасть в какую-то новую беду, окончательно спало только тогда, когда мы свернули на Вокзальную. Рядом — железнодорожная станция, за нею Батыева гора, Соломенка, а впечатление такое, словно мы попали на глухую окраину. Одноэтажные и двухэтажные домики, палисадники, у калиток скамейки для посиделок, деревянные ставни, закрывающиеся изнутри болтами. Типичный рабочий поселок. После перепалки с обер-ефрейтором Фрося все это время не подавала голоса, словно берегла «порох» для очередного случая, если придется оказывать сопротивление, а сейчас остановилась, похукала на застывшие пальцы и проговорила улыбаясь:

— Ты же бойчее меня, почему сама не попробовала дурить голову фрицу? Назвалась бы родственницей Геринга или Риббентропа...

— Я не сумела бы с такой артистичностью, — искренне и с некоторой завистью отвечаю ей.

— Если надо, то все должна уметь, — серьезно поучает подруга. — С давних давен врага побеждали не только силой, но и хитростью. Знаешь легенду о Троянском коне?

— Слыхала.

— Вот и я прибегла к этому приему. Хотя признаюсь, теперь и самой как-то странно, что я на это решилась... — Она бросает взгляд вдоль улицы и добавляет: — Однако довольно нам торжествовать. Поехали! Уже близко...

Мы вошли в разгороженный двор и увидели перед собою какого-то мужчину. Даже попятились. Но это был Евгений Бурляй, мастер связи ТЭЦ‑3, о котором мне говорил Георгий. Раздетый, без шапки, значит, наблюдал из окна, как мы приближались. Молча берет мешок себе на плечо и несет так легко, словно это не радиоприемник, а баллон с воздухом. Вместе поднимаемся на второй этаж, входим в пустую квартиру.

На сухом угловатом лице Бурляя заметна удовлетворенность.

— Обошлось без приключений?

— Почти, — отвечает Фрося.

— А я тревожился о вас...

Вижу, как любовно он достает из мешка радиоприемник, осматривает, нет ли внешних повреждений, осторожно несет в другую комнату. Следуем и мы за ним. Фрося интересуется, где он будет держать приемник.

— Вот здесь, в ящике, — говорит Евгений. — Футляр вынесу на чердак.

— А не понадежнее ли в погребе? Здесь могут увидеть или подслушать.

Бурляй отшучивается:

— Все в господних руках.

Наблюдаем, как он подключает радиоприемник к электросети (энергию берет тайно от линии ТЭЦ, территория которой примыкает к его двору), кладет руку на рычажок включателя. Невольно сдерживаем дыхание. Короткий поворот и... ни звука. Бурляй снимает заднюю стенку приемника, достает одну за другой и осматривает какие-то темные лампочки, что-то пробует на язык, затем вставляет их снова в приемник. Но причина, как тут же выяснил Бурляй, была в другом — просто ТЭЦ прервала подачу тока.

Хотя первая попытка послушать Москву не удалась, настроение у нас приподнятое — приемник есть! — и все мы охвачены чувством величайшего единства. Чего только не делает с людьми общность высокой цели! Любые личные симпатии не связывают так крепко узами дружбы, как это.

— А где Варвара Семеновна? — спрашивает Фрося о матери Евгения Бурляя.

— Гостит в Тараще, у наших родичей.

Собираемся домой. Бурляй просит передать Синицыну, что сводки Совинформбюро он будет принимать регулярно. Значит, листовки будут.

Дома Георгий встретил меня вопросами, в которых звучат и забота, и будто укор:

— Почему так долго задержались? Все ли в порядке?

Знаю по себе, как трудно ждать возвращения с операции близкого человека. Невольно думаешь: лучше бы самой быть там. Тороплюсь успокоить его.

— Феноменально! — восклицает Георгий, помогает мне раздеться, обеими ладонями растирает похолодевшие на морозе щеки. — А я тоже приготовил тебе радостную весть. Собственно, ее принес Кожемяко. Вчера, то есть шестнадцатого декабря, освобожден город Калинин...

В восторге бросаюсь Георгию на шею, целую. Наши наступают. Овладели городом Калинином, областным центром! Господи, какой сегодня счастливый для меня день!

— А теперь обедать. Очень проголодалась?

— Очень.