КОМЕТА

Пронька был счастлив. Его невеста была молода и румяна...

А барин - зол пьян и, как нельзя, некстати. Стрелял из пистолей, бросался на гостей с кулаками, заставлял их таскать солому, и обкладывать ею, ни в чём не повинную церковку.

Короче говоря - портил свадьбу немилосердно, явно не отдавая себе в этом отчёта, и даже не понимая "куда он попал?", пока ему не предложили "опрокинуть за здоровье молодых".

Глянув на невесту, он тут же забыл о церковке и о Боге с его немилостями, а вспомнил о благословенном 1767ом годе, когда крепостным было, строго-настрого, запрещено подавать жалобы (челобитные) на своих помещиков и, в одночасье подобрев, улыбнулся ей.

Он уехал из Перыни только рано утром, довольный, успокоившийся и помятый. За его спиной сливались с горизонтом, и серые крестьянские домишки, и белеющая свежими брёвнами сруба церковка, и чёрный лес, и синее безмятежное небо...

Следом за ним исчез в лесу и мрачный как его горе, опозоренный жених - Пронька.

И вот теперь, ночью, спустя два дня, он сидел на деревянном порожке запертой церквушки, уставший, грязный и невероятно гордый собой.

«Живой, живой!..» шептались люди. И обступали Проньку всё плотнее и плотнее.

- "Ну, не томи Прохор!" - Взмолился, не выдержав затянутой паузы, дядя Пимон.

Пронька, не спеша, поднялся на ноги и оглядев собравшихся (добрая половина которых приходилась ему роднёй, а остальные их родственниками) отрусил портки, пригладил шевелюру и начал;

- Конец барину!..

Собрание одобрительно загудело и на глазах крестьян, в холодном лунном свете, заблестели слёзы гордости за соплеменника.

- ...Конец барину скоро будет! Пьёт, как чёрт! И дворня тоже пьёт. Все спят вповалку и все смертельно пьяны. Пьют немилосердно! И дух сивушный слышно за версту! Я целый день пролежал в кустах, наблюдал, и всё заприметил.

Собравшиеся загудели, но уже несколько иначе.

- "И что с того? Мы-то подумали было..." - Разочарованно протянул дядя Пимон.

Пронька засмеялся.

- Подумали, что порешил я барина? Зарезал? Задушил кровопийцу? Красного петуха пустил в усадьбу гадскую?

Пронька снова засмеялся. Все, недоумевая, глядели на него, вытирая рукавами мокрые глаза.

- Что, думаете я не способен на месть похуже? Думаете сердце воробьиное? Трусоват?! Ошибаетесь родные! Плохо вы, видать, знаете Прохора Грыжу! Когда я зол, я лют и беспощаден!

Говоря это, Пронька поднялся на церковный приступок, и стал казаться себе и собравшимся значительно более могучим.

- Не томи Ирод... Пронечка, потешь душеньки наши... Уж не кожу ли с живого-то лиходея спустил, демон?.. Нетерпеливые слушатели пустились в догадки, и невольно их разыгравшееся воображение дорисовывало к Прониному образу героические чёрточки, а по щекам его молодой жены, катились слёзы благодарности, гордости и умиления...

***

Утро застало Леопольда Банифатьевича Жуппеля на полу, с невыносимой жаждой и нестерпимой головной болью. Он стонал, не будучи в силах самостоятельно подняться, и звал кого-нибудь из дворни. Но никто не отзывался. Ценою невероятных усилий он, всё-таки, встал на ноги и, нащупав на поясе ключи от кладовой, побрел, спотыкаясь о разбросанные вещи, пустые бутылки из под крымской «Мадеры», молдавской «Мальвазии» и подозрительные ёмкости разящие брагой, в надежде испить живительного пития.

Сжимая раскалывающуюся голову руками, он тащился на непослушных ногах к заветным бочкам с соленьями. Одна мысль о капустном рассоле вызывала обильное слюноотделение, и болезненные спазмы в пересохшем горле.

Из последних сил старик ковырял огромный амбарный замок пляшущим в дрожащих руках ключом, и наконец справившись, грузно ввалился в спасительную прохладу каменного погреба.

Схватив, стоящий на полу, большой деревянный ковш, Леопольд Банифатьевичч с нетерпением склонился над заветной бочкой с квашеной капустой...

Но, вдруг, побледнел схватившись за сердце, и стал задыхаться...

Там было насрано...

Ebanopticum. Компиляция первая

***

Из письма академика Н.П. Кастерина, адресованного А.К. Тимерязьеву.

"...Многоуважаемый Аркадий Климентьевич! Вы знаете, что с упразднением КСУ [Комитета содействия Ученым] я перестал получать ту денежную поддержку, которая освобождала меня от материальных пут и позволяла всецело отдаваться творческой работе. Академия Наук не только не пошла навстречу моей работе, но проявила прямо враждебное отношение, почему — это мне совершенно неясно и по сей день ..."

***

... Опять ты? Не могу тебя больше видеть!.. Не хочу тебя больше видеть. Убирайся!

- Ну, Вы только послушайте, Егор Тимофеевич! - Для изучения изменений в поверхностном натяжении этилового эфира, необходимо значительно увеличивать температурный интервал!

- А нахуя мне это слушать?..

- Потому что Каверин – дурак! Поверхностное натяжение эфира, соприкасающегося со своим насыщенным паром я, в отличие от него, изучаю, принимая поверхность мениска за шаровую для узких капиллярных трубок.

- Заёбывать меня явился? Кто тебя впустил? Ты безжалостный головастик! И чё? Дай я сяду...