Комическая фантазия (Сбоник пьес)

С драматургом Григорием Гориным связаны у меня ощущения, по своей наивности и первозданности восходящие разве что к самым первым юношеским потрясениям. Когда я увидел на заборе афишу его первой пьесы «Забыть Герострата!», я был сражен и подумал только: «Надо же, пьеса! Настоящая! И кто сочинил? Григорий!..»

Возникший «поток сознания» по своей культуре чувств, глубине и литературной ценности был именно таким. Никак не глубже. Мой сверстник (ну, честно говоря, он меня моложе на несколько лет, но, в принципе, мы — одно поколение), юморист обернулся писателем!..

Наверное, мои первозданные, если не сказать — примитивные, эмоции пока что никак не могут послужить основой для солидного послесловия, но коль скоро издательство «Советский писатель» посчитало возможным воспользоваться моими услугами, я постараюсь по мере сил углубить свои нехитрые мысли, чтобы не разочаровывать хотя бы издательство, потому что Горина я разочаровал только наполовину, поставив из шести его пьес три, — одну в театре, две — в кино.

Теперь, когда я, как и всякий уважающий себя режиссер, рассказал много интересного о себе самом на страницах чужой книги, позволю высказать несколько слов об ее авторе.

Хочется нам того или нет, но Горин — явление. Притом не случайное, не какой-нибудь там метеорит, промелькнувший однажды и вдруг на небосклоне современной драматургии. Горина надо осмыслить как нашу закономерность. Она (наша закономерность), кажется мне, впитала в себя веселость целого, не очень складного и не слишком удачливого поколения. «Мы — дети полдорог, нам имя — полдорожье», — скажет потом наш сверстник поэт Андрей Вознесенский. В комическом послесловии должна быть своя печальная нота.

В конце пятидесятых в мировую цивилизацию, в том числе во многие московские вузы, ворвалась масса плохо одетых молодых людей с горящими и голодными глазами, чтобы дерзать, где можно и где нельзя, зубоскалить и «хохмить» (не лучшее слово, не слишком его почитаю, но ведь памятник эпохи!). Самые веселые и зубастые не ограничились узким кругом, а начали безумствовать на виду у целой страны, в первых потешных КВНах, живьем транслируемых в околоземное пространство. Вот откуда-то оттуда, из этого бурлящего водоворота доморощенных шуток и эстрадно-сатирических радиореприз взял и вынырнул однажды врач-терапевт Григорий Горин, поработавший несколько лет на московской «скорой помощи».

Хочется написать еще, что истинный русский классик должен до литературной деятельности обязательно поработать в медицине, но этого уже могут не напечатать.

Гр. Горин подарил современному театру плеяду прекрасных комедий, органично и своеобразно продолжив в моем субъективном представлении традиции М. Булгакова и Евг. Шварца. Может быть, стоит еще помянуть в качестве горинского предтечи Ник. Эрдмана. И далее двинуться смело в глубь веков, выискивая других забавных и мудрых единомышленников. Уйти, мне думается, можно очень далеко и остановиться лишь в нерешительности перед Уильямом Шекспиром: тоже был настолько уверенным в себе драматургом, что сюжетам и фамилиям героев серьезного значения не придавал — пользовался готовыми мифами, пускал в строительство своего театра отдельные сюжетные блоки, сооруженные его предшественниками. Наш знаменитый французский современник Жан Ануй, не в обиду ему будет сказано, вслед за Шекспиром широко использовал подобную технологию в создании собственного театра. Может быть, и Горин имеет полное право работать так, как ему хочется?..

Драматурги имеют свои амплуа. Есть жанристы многих разновидностей и сортов, но есть и философы. Последние оперируют реальными историческими и литературными объектами, причудливо сопоставляя и исследуя уже знакомые нам вселенские категории. Они намереваются высечь из привычных объектов мироздания новую истину. Не будем им мешать. Философ всегда рассматривает себя в общем потоке исторических взаимосвязей. Он — звено в бесконечной цепи Познания, и все, что было создано до него, по праву принадлежит ему, как сыну Земли. В этом смысле он не создает новые звезды и планетарные системы ему хватает уже созданных. Для него Дон Кихот, Гайавата или Петр Степанович Верховенский такие же реальности, как составные величины формулы Эйнштейна, где скорость света может причудливо гармонировать с печалью Странствующего Рыцаря.

В «Том самом Мюнхгаузене» Горин вплотную приблизился к поразительному единению космогонических величин с игрой загадочного и безмерного человеческого подсознания. Здесь выдумка соседствует с прозрением. Здесь фантазия комедиографа обнаруживает топкое понимание современной комедии жанра редкостного и неизвестно существующего ли вообще.