Комический роман

Дестен уведомил господина де ля Гарруфьера об успехе своего путешествия, и, поговорив с ним некоторое время наедине, они велели ввести в комнату слугу Дестена. Там его допросили снова, и так как он был будто немой, то велели принести ружейный замок, чтобы пробить ему большой палец на руке. При виде этого орудия, тот бросился на колени, сильно расплакался, просил прощения у своего господина и признался, что Раппиньер велел ему сделать все то, что он сделал, и в награду обещал ему взять к себе на службу. От него узнали также, что Раппиньер находится в двух милях отсюда, в домике, который он присвоил у какой-то бедной вдовы. Дестен еще поговорил наедине с господином де ля Гарруфьером, и тот немедленно послал слугу сказать Раппиньеру, что он просит его притти по одному важному делу. Этот реннский советник[288] имел тайную власть над манским судьей. Он уже спас его в Бретани от колесования и покровительствовал ему каждый раз, когда против того затевалось судебное дело. Это он делал не потому, что не знал его как большого злодея, а потому, что жена Раппиньера приходилась ему несколько сродни. Слуга, посланный к Раппиньеру, застал его готовым сесть на лошадь, чтобы ехать в Манс. Как только тот узнал, что господин де ля Гарруфьер зовет его, он поехал навестить его.

Тем временем Гарруфьер, сильно претендовавший на остроумие, велел принести свою папку, откуда вынул разных родов стихи, как хорошие, так и плохие. Он сначала их прочел Дестену, а потом — повесть, которую перевел с испанского и которую вы прочтете в следующей главе.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Свой собственный судья [289]

Это происходило в Африке, между скал, у берега моря, в часе езды от большого города Феца, где принц Мулей, сын марокканского султана, находился один, ночью, заблудившись после охоты. На небе не было ни облачка, море было спокойно, а луна и звезды заставляли его блестеть, — словом, была одна из тех прекрасных ночей теплых стран, которые гораздо приятнее самых прекрасных дней в наших холодных краях. Мавританский принц, проезжая вдоль берега моря, развлекался, рассматривая луну и звезды, которые отражались на поверхности моря, как в зеркале, когда жалобный крик пронзил ему слух и возбудил в нем желание подъехать к тому месту, откуда он, казалось, мог исходить. Он погонял свою лошадь, — пусть она будет, если угодно, берберийской, — и увидел между скалами женщину, защищавшуюся, насколько позволяли ее силы, против мужчины, который старался связать ей руки, в то время как другая женщина пыталась зажать ей рот тряпкой. Появление молодого принца помешало тем, кто производил это насилие, продолжать его, и позволило несколько передохнуть той, с кем они так плохо поступали. Мулей спросил у нее, почему она кричит, а у них — что они хотят с нею делать. Вместо ответа мужчина бросился на него с саблей в руке и так замахнулся ею, что опасно бы его ранил, если бы принц не увернулся благодаря проворности своей лошади.

— Злодей! — вскричал Мулей, — как ты смеешь нападать на принца Фецского?

— Я это знаю лучше тебя, — ответил мавр; — а потому, что ты мой принц и можешь меня наказать, я должен отнять у тебя жизнь, чтобы не потерять свою.

Сказав это, он бросился на Мулея с такой яростью, что принц, хотя и был очень храбрым, принужден был не столько думать о нападении, сколько о защите против столь опасного врага. Женщины тем временем сцепились тоже, и та, которая немного раньше считала себя погибшею, теперь не позволяла другой бежать, как будто не сомневалась, что ее защитник одержит победу; отчаяние увеличивает храбрость и придает ее тем, в ком ее совсем нет. Хотя в принце было несравнимо более мужества, чем в его противнике, и оно подкреплялось силой и проворством, но наказание, которого было достойно злодеяние мавра, заставляло его решиться на все и придавало ему такую смелость и силу, что победа довольно долго колебалась между принцем и им. Но небо, покровительствующее обычно тем, кто возвышен над другими, заставило, по счастью, проезжать людей принца достаточно близко оттуда, чтобы услышать шум сражающихся и крики женщин.

Они прискакали туда и узнали своего господина в то время, когда он налетел на того, который бросился на него с оружием в руках, и сбил его на землю, но не хотел его убить, а хотел сохранить ему жизнь для примерной казни. Он запретил своим людям делать что-либо с ним, кроме как привязать к конскому хвосту, так, чтобы он не мог ничего предпринять ни против него самого, ни против других. Двое придворных посадили женщин на крупы лошадей, и в таком шествии Мулей и его свита прибыли на рассвете в Фец.