Комиссар госбезопасности

— Куда это дальше? — нажал на последнее слово Михеев. — Немедленно разгружайте, готовьте состав к отправке на Киев! Имущество! За землю кровь льется!.. Соедините меня с начальником дороги. — И обратился к майору: — Оружие — в козлы, охрану поставьте, остальных — на разгрузку. И в путь, чтоб через час тут ни души не осталось.

Разговор с начальником дороги был коротким. Сообщив ему о том, что на станции Орел не обеспечена отправка на фронт воинской части, в результате чего она оказалась разобщенной, половина полка томится в ожидании вагонов, в то время как на запасных путях погрузного двора скопились четырехосные пульманы с каким-то имуществом, Михеев попросил распорядиться разгрузить их и пустить на запад. И, услышав в ответ согласие, все же с недовольством добавил:

— Я доложу в Москву о странной нерасторопности на станции Орел. Прошу немедленно принять срочные меры.

Вокзальные залы опустели, но тут же в них стали набиваться проезжие беженцы с детьми. Они толпой хлынули с перрона, должно быть укрывались там под дощатым навесом, и опять говорливое оживление заполнило все вокруг.

Вернулся из депо Плесцов с чайником в руке.

— Можно ехать, — доложил он Михееву. — Я только воды налью… Вас на перроне начальник станции поджидает. Говорит, зеленую улицу даст.

…В пять утра следующего дня они были в Дарнице. Их встретил Ярунчиков. Он не скрывал удовлетворения приездом Михеева, потому что охотно уступал ему руководство особым отделом фронта, был оживлен и суетлив.

— Ты чего это сияешь, будто всю контру переловил? — спросил Анатолий Николаевич, когда машина тронулась на Бровары, куда только что из Проскурова перебрались штаб, Военный совет и особый отдел фронта.

— Помощи на войне всегда рады, — объяснил Никита Алексеевич.

«Как глыбу свалил», — понял Михеев и стал расспрашивать об обстановке на фронте.

— Южнее Киева по-прежнему тяжелое положение, — докладывал Ярунчиков. — Всю неделю от Бердичева до Днестра идут упорнейшие бои. Два танковых корпуса врага прорвались в районе Белой Церкви, стремятся в тыл шестой и двенадцатой армий, представляете ситуацию?! И тут наша двадцать шестая армия нанесла фланговый контрудар. Вовремя и сверхудачно выбрали направление удара. Превосходно действовала армия. Особенно отличилась сто девяносто девятая стрелковая дивизия. Несколько дней она у станции Мироновка держит и лупит врага, довела его до психических атак. Там порой трудно было понять, кто наступает, а кто обороняется. Противник всполошился. Контрудар армии сильно сковал его активность. Мы выиграли время для отвода шестой и двенадцатой армий; они уже не имели непосредственно связи с соседями; сказать прямо, трудно бьются с обходящими частями врага. Теперь уже в отрыве оказались от нашего фронта.

— Из особых отделов этих армий когда было последнее донесение? — спросил Михеев, решив узнать, сколько с тех пор прошло времени и какая за этот срок могла появиться угроза окружения частей на южном крыле фронта.

— Позавчера Пригода прислал короткое донесение шифровкой, чувствуется, излагал второпях, наверное, неожиданно представилась возможность передать… Содержание такое: «Чекисты заняты выполнением боевой задачи, возможность соединения с правым соседом утрачена, есть соображения передачи нас Южному фронту. Отходим с боями. Положение трудное».

— Ну если Пригода утверждает «трудное», значит, неважные дела, — расшифровал Михеев и спросил: — Как на правом фланге у Горбаня?

— Пятая армия тоже в сложную обстановку попала. Наметился выход группировок противника в ее тыл. Кирпонос приказал отвести армию на позиции Коростенского укрепрайона.

— Когда, сегодня?

— Нет, сегодня как раз завершат отход на рубеж Белокоровичи, Турчинка, Малин. Отходили с боями, организованно. И не только оборонялись, но и контратаковали, отбрасывали врага. Вчера фашистам удалось ворваться в Малин. На улицах шли бои, доходило до рукопашных. Старший оперуполномоченный Ништа угодил там в переделку, нынче утром вернулся вот с такой шишкой, — приложил кулак ко лбу Ярунчиков.

— Он же маленький, тощенький, куда ему в рукопашную, — не смог Михеев представить себе Ништу дерущимся.

— А пистолет для чего? — напомнил Ярунчиков, как будто Михеев мог забыть о том, что Ништа был вооружен. — Слабый хитростью, увертливостью возьмет. Но все равно попало ему… Белозерский рядом был, начальник особого отдела армии, вместе они выезжали в Малин. Доложил мне ночью, он наградной лист написал на Ништу, просил поддержать. Говорит, смело действовал, с десяток фрицев ухлопал… А Малин переходил из рук в руки. Линия фронта без конца перемещалась. И все-таки к вечеру гитлеровцев выбили окончательно. К Коростеню враг рвется. Если бы… — задумчиво остановился Ярунчиков.

— Что «если бы»? — повернулся к нему Михеев.

— Мало сил. В иных полках по триста человек. Но я хотел о другом доложить. Связь кое-где халатно поставлена, по рации кроют открытым текстом. Противник наперед узнал о подготовке удара двадцать шестой армией, естественно, принял меры.

— Установили, по чьей вине враг узнал о наступлении?