Комьюнити

Улица пересекала Москву-реку изящным и замедленным прыжком Большого Каменного моста. Над фонарями Берсеневской набережной по обеим сторонам портика Театра эстрады сияли прямоугольные и многооконные бастионы. Над левым, будто нимб, парило блистающее рекламное кольцо «Мерседеса». За правым, как пучок лампочек, светились сусальные куполочки старинной церковки. Москва была пылающая, горящая, оперная, словно пиар-проект самой себя.

— Глеба, погоди, — просила сзади Орли. — Мне надо сказать тебе… Меня всегда предавали… Если у человека появлялся выбор между мною и какими-нибудь благами жизни, то человек всегда выбирал эти блага и бросал меня, предавал, оставлял… Ты первый, кто не предал…

— А ты всегда выбирала человека, у которого должны появиться блага? — хрипло спросил Глеб, не оборачиваясь.

Орли заплакала.

Впереди из темноты ночи выдвинулась гигантская белая глыба храма Христа Спасителя — будто медленно выступил боевой слон в золотых доспехах. Храм точно клубился арками и сводами, его словно пучило от избыточной архитектурной мускулатуры. Новогодняя иллюминация просторной площади заменяла цветные плюмажи.

— Ну что же делать, Глеба? — плакала Орли. — Я выбирала того, кто сильный, кто побеждает, у кого будущее… Зачем же связываться с лузерами, с неудачниками?.. Как их можно полюбить?..

На стрелке Москвы-реки и Водоотводного канала в перекрестье прожекторных лучей вздымался исполинский идол Петра Великого. Этот Пётр не смог бы, перешагивая через дома, гнаться за Глебом по Москве, как Медный Всадник скакал за Евгением по Петербургу. Этот Пётр скорее походил на башню Саурона из «Властелина Колец».

Глеб остановился.

— Я не виню тебя, Орлик, — сказал он. — Я всё понимаю. Просто мне горько… Я ведь имею право на эту горечь…

— Ты молодец! — быстро заговорила Орли, но Глеб, не слушая её, пошагал дальше и повернул в закоулки Арбата, будто хотел укрыться от всевидящего ока Петра-Саурона.

Вокруг мельтешили особняки, церковки, деревья, крылечки на три ступеньки и портики с толстыми колоннами и кудрявыми капителями, оштукатуренные ограды с арками, блестящие в темноте лимузины, еле втиснутые хозяевами в тупички… Глеб и Орли пробирались здесь, как сквозь проходы между шкафами в мебельном магазине.

Когда-то давно Глеб исходил здесь всё вдоль и поперёк, потому что москвичу положено знать и любить эти переулочки, восхищаться ими, негодовать, что их наполовину снесли. Глебу, новичку в столице, хотелось присвоить чужую память, чтобы легче было укорениться и освоиться в городе, который его только имел, ничего не давая взамен, кроме обещаний. Теперь обещания начали сбываться… Как вдруг появилась Орли и всё разрушила, хотя желала того же самого.

— Ты ему сказал всё в лицо, как по щекам отхлестал! — горячо говорила сзади Орли. — Нужно мужество, чтобы так сказать! Никто и никогда за меня так не вступался! Я так люблю тебя, Глебушка!..

Они выбрались на узкую, неровную и нарядную Остоженку, всю завешанную проводами, гирляндами и рекламными растяжками. Цветной строй домов растрескался чёрными щелями переулков.

Слева в прогале мелькнул купол Зачатьевского монастыря. Схима и зачатие были противоположны друг другу, а тут как-то уживались. Зачатие без греха было чем-то сродни греху без зачатия, и здесь, в фешенебельно-скромных кварталах Арбата, Непорочная Дева казалась покровительницей порочных дев. Глеба всегда влекло это московское великосветское искусство пафос — но-подлого и развратно-елейного, когда объектом интереса становится чужое зачатие, когда можно в одном месте и поебаться, и покаяться. Смиренная обитель очень ловко уместилась не в лесах за Йошкар-Олой или Нарьян-Маром, а на язычке Лисички, готовой скушать Колобка. Здесь литургией умело замещали оргию, спасая души истеблишмента, а не гегемона. Глеб давно желал этой московской сладости: в мире подстав и не за свой счёт оказаться вдруг сразу и правым, и богатым.

— Я знаю, ты всё сможешь! — твердила в спину Глебу Орли. — Ты всё преодолеешь! Ты упрямый, умелый, решительный! То, что сегодня ты потерял, ты потом наверстаешь, а поступок с тобой уже навсегда! Другие не осмелятся сделать такой выбор, какой ты сделал сейчас!..

С Остоженки они перебежали на Пречистенку, затем с Зубовской площади — на Ростовскую набережную. Над Москвой-рекой светился нелепый, будто поломанный мост Богдана Хмельницкого. Глеб и Орли перебрались на площадь под вогнутым угловым фасадом гостиницы «Рэдиссон Славянская». Глеб поднял руку, подзывая тачку.

Остановилась раздолбанная синяя «пятёрка» — даже удивительно: что такой рыдван делает на Бережковской набережной? Но водитель знал Москву, и Глеб открыл для Орли заднюю дверку. Подумав, он и сам сел рядом с Орли, сложившись чуть ли не пополам.

— Развелось бомбил, которые Выхино от Крылатского не отличают, — бубнил водитель и уверенно вертел руль, — не отличают, а берутся клиентов возить. Как так можно? Должна быть ответственность перед пассажиром, ведь человек ловит машину, чтобы доехать поскорее, а не чтобы плутать чёрт-те где и время терять, верно говорю, ребята?