Коммандер

Да и весь экипаж «Софи», которая с трудом, меняя галсы, шла к северу, заметно приуныл. Расположившись в своей уютной каютке, Джек читал составленный Стилом «Список кораблей и офицеров королевского флота» и чувствовал себя прегадко — не столько потому, что в очередной раз переел, или потому, что в список было включено много лиц, превосходящих его по старшинству, сколько потому, что он знал о невеселом настроении всей команды. Он не мог понять причин неприязни, возникшей в отношениях между Диллоном и Маршаллом. Он не догадывался, что в трех ярдах от него Джеймс Диллон пытался бороться с отчаянием с помощью молитв и робкой попытки смириться, хотя большая часть его сознания, занятого машинальным повторением молитв, превращала его отчаяние в ненависть к установленному порядку, к властям, а следовательно, к капитанам и всем тем, которые, ни разу в жизни не попав в конфликтные ситуации, связанные с вопросами долга или чести, могут ничтоже сумняшеся осудить его. И хотя Джек слышал шаги штурмана у себя над головой, он даже не догадывался о муках и страхе разоблачения, наполнявших любящее сердце этого бедняги. Зато сам он прекрасно понимал, что его тесный, замкнутый мир безнадежно разлажен, а его самого преследует гнетущее чувство неудачи, оттого что он не достиг цели, поставленной перед собой. Ему очень хотелось спросить у Стивена Мэтьюрина о причинах этой неудачи, он жаждал побеседовать с ним на разные темы и немного помузицировать. Однако понимал, что приглашение в каюту капитана равносильно приказу, хотя бы потому, что отказ от него — дело исключительное, это стало ему совершенно ясно, когда он накануне утром был так удивлен отказом Диллона. Не может быть равноправия там, где нет равенства, когда человек должен говорить: «Так точно». Такое согласие ничего не стоит, даже если оно искренне. Джек знал все это с самого начала своей службы. Подобные правила были совершенно очевидны, но он никогда не думал, что они окажутся в полной мере применимы к нему самому.

Ниже на шлюпе, в почти опустевшем мичманском кубрике, царила еще большая меланхолия: юноши начинали рыдать, едва присев. После того как Моуэтт и Пуллингс отправились с призами, оставшимся двум мичманам приходилось постоянно сменять друг друга на вахте, что означало, что ни один из них не спал больше четырех часов, а это нелегко в таком возрасте, когда постоянно не высыпаешься, когда так трудно вылезти из теплого гамака. А потом, при составлении своих исполненных почтения писем, они умудрились сильно испачкаться в чернилах и получили резкий выговор за свой внешний вид; кроме того, Баббингтон, не в силах сочинить что-нибудь, так подробно заполнил страницы расспросами о здоровье всех обитателей дома и деревни: людей, собак, лошадей, кошек, птиц и даже напольных часов из гостиной, что в результате его переполнила неодолимая ностальгия. Он также представил, как у него станут выпадать зубы и волосы, размягчаться кости, а лицо и тело покроются прыщами и болячками — в результате общения со шлюхами, как объяснил ему умудренный опытом писарь Ричардс. У юного Риккетса имелась другая причина расстраиваться: отец поговаривал о его переводе на судно снабжения или транспорт, поскольку служба там безопаснее и куда спокойнее. Юноша отнесся к перспективе расстаться с отцом с удивительным мужеством, но, оказалось, ему было трудно оставить «Софи» и жизнь, которая ему безумно нравилась.

Видя, что мичман шатается от усталости, Маршалл отправил его вниз, где тот сел на рундук, уткнувшись лицом в ладони, в половине четвертого утра, слишком усталый даже для того, чтобы забраться в гамак, и между его пальцами текли слезы.

В матросском кубрике было не так грустно, хотя несколько человек — гораздо больше, чем обычно — без особого удовольствия ожидали утра четверга, когда их станут пороть. Большинству остальных моряков не о чем было тревожиться, хотя впереди их ждал тяжкий труд и короткие перерывы на отдых. И все-таки экипаж «Софи» настолько чувствовал себя единой семьей, что каждый человек на борту понимал: что-то разладилось, а это куда хуже, чем обычная придирчивость офицеров. Что именно — никто не мог сказать, однако происшедшее нарушало привычное течение их мирной жизни. Уныние, охватившее квартердек, просочилось вперед, дойдя до хлева с козой, устроенного в клюз-баке, и даже до самых клюзов.

Что ж, «Софи», если рассматривать ее как единый организм, находилась не в самой лучшей своей форме, ни во время лавирования ночью при стихающей трамонтане, ни утром, когда на смену северному ветру (как часто случается в этих водах) с юго-запада натянуло тумана, который так любят те, кто никогда не вел судно через туман рядом с берегом, и который является предвестником жаркого дня. Но это состояние было ничто по сравнению с той тревогой, если не сказать — унынием и даже страхом, которые увидел Стивен, когда ступил на квартердек с рассветом.