Комментарии к Обществу спектакля

Несмотря на часто возникающее намерение наконец-то представить на суд публики статую "героя нашего времени", всесторонне выдающейся личности, и даже невзирая на грозные заявления и попытки претворения в жизнь этой затеи, спектаклю удаётся продемонстрировать как раз обратное: статую невиданного уродца-карлика. Причём это происходит не просто потому, что на месте самого искусства или дискуссии об искусстве обосновалась какая-то отвратительная гнусь, которая не в состоянии воздвигнуть ни одного красивого памятника. Дело в том, что вокруг нас одни шарлатаны сражаются с другими; от этой битвы у публики стынут поджилки, и все гадают, кто же из них упадёт первым? К примеру, адвокат, который, вообще говоря, призван защищать обвиняемого в судебном процессе, зачастую целиком подпадает под влияние аргументов истца, пускай они такие же дутые, как и его собственные. Иногда также случается, что сам подозреваемый, несмотря на свою невиновность, соглашается с тем, что ему вменяют, а делает он это просто потому, что ему вскружила голову логика обвинения, которая и заставила его увериться в собственной вине (см. дело доктора Аршамбю в Пуатье, 1984 г).[3]

Сам Маклюэн, первый апологет спектакля (к слову сказать, такой идиот, с каким, наверное, никто уже в XX веке не сравнится), в 1976 году вдруг резко сменил свою точку зрения, когда обнаружил, что "всевластие СМИ ведёт к иррациональности", и, опомнившись, стал вопить, что с этим де надо что-то делать. «Мудрец» из Торонто — он несколько десятилетий подряд только и делал, что воспевал свободы, которые открывала перед человечеством "мировая деревня", насладиться житьём в которой каждый может по первому своему желанию. А ведь деревни тем и отличаются от городов, что всегда были движимы конформизмом, изоляцией, мелочной слежкой, всепоглощающей тоской и ожесточёнными сплетнями об одних и тех же семьях. Это как ничто лучше описывает вульгарность современного спектакля, в котором всё перепуталось не хуже кровнородственных связей между династиями Гримальди-Монако, Бурбонов-Франко и теми, кто последовал за Стюартами. Тем не менее, сегодня неблагодарные ученики Маклюэн стараются заставить людей забыть о нём, надеясь устроить свою карьеру, превознося заслуги медиа и славя все их эфемерные свободы. Впрочем, сомневаться не стоит: и трижды не пропоёт петух, как они отрекутся от своих взглядов, причём сделают они это с ещё большей легкостью, чем их несчастный учитель.

XIII

Спектакль ни от кого не утаивает того факта, что чудесный порядок, установленный им, со всех сторон окружают смертельные опасности. Загрязнение океана и уничтожение экваториальных лесов угрожают содержанию кислорода в атмосфере, промышленный рост приводит к возникновению озоновых дыр, радиационные отходы продолжают накапливаться в почве. Для спектакля всё это не имеет особого значения. Он лишь туманно разглагольствует о датах и размерах предстоящего бедствия. И если раньше, до возникновения спектакля, общественность подняла бы по этому поводу невиданный шум и, в конце концов, нашла бы пути решения всех этих проблем, то здесь спектакль попросту сумел всех успокоить.

Демократия спектакля действует куда хитрее и осторожнее, нежели жестокий и прямолинейный тоталитарный диктат. Она может сохранить старое наименование за тем, что было тайком подменено и профанировано в самой своей сути (как пример, современное пиво, говядина или философы). И при этом она с лёгкостью может переименовать то, что прежде использовала тайно. В Англии, например, Уиндскейльский завод по переработке ядерных отходов, после ужасающего пожара в 1957 году, был переименован в Селлафилдский для того, чтобы отвести подозрения и не тратиться на преодоление последствий этого пожара, так как после него во всей округе резко возросла смертность от рака и лейкемии. Спустя тридцать лет, по всем канонам «демократии», общественность счастливо узнала о том, что Британское правительство намеренно засекретило доклад о произошедшей катастрофе, считая, причём небезосновательно, что он поколеблет уверенность общества в безопасности ядерной энергетики.