Комментарий к роману А С Пушкина 'Евгений Онегин'

IX–X — Строфы посвящены характеристике поэзии Ленского. П первоначально полагал дать их в значительно более развернутом виде, но остановился на сжатом варианте. В строфе IX нагнетаются устойчивые фразеологизмы романтической поэзии: "чистая любовь", "сладкое мученье", "с лирой странствовал на свете", "поэтический огонь", "возвышенные музы", "возвышенные чувства" и пр. Поскольку в пределах строфы им не дано стилистической антитезы, они воспринимаются как свойство авторской точки зрения (о понятии "точки зрения" см.: Успенский Б. А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы. М., 1970). В строфе X романтические штампы контрастно сопоставлены в последнем стихе с иронически освещающей их авторской речью, а некоторые выделены курсивом, который в пушкинском романе обычно обозначает чужую речь (заменяя, в соответствии с традициями графики той поры, современные кавычки). В результате поток романтических выражений становится в X строфе не авторской точкой зрения, а объектом авторского наблюдения и изображения. Такое «скольжение» позиции повествователя позволяет П создать «объемный» текст.

Первоначальный вариант характеристики значительно более резко определял политическую направленность поэзии Ленского, сближая ее с теми установками, которые настойчиво стремились привить П его декабристские друзья в Петербурге и Кишиневе.

Тема поэзии Ленского развивалась также в строфах IXа, IXб, IXв и XVII г (VI, 270–272, 282–283), дополнявших политическую характеристику его лирики. Ленский — поэт возвышенной любви, и стихи его противопоставляются эротической поэзии "певцов слепого упоенья":

Не пел порочной он забавы
Не пел презрительных цирцей
Он оскорблять гнушался нравы
Прелестной лирою своей
Поклонник истинного счастья
Не славил сети сладострастья
(VI, 270).

Стихи эти написаны с позиции полного неприятия «нечистой» эротической поэзии. Однако для более глубокого осмысления их следует иметь в виду, что их пишет автор «Гавриилиады», отношение к которой, равно как и к пушкинской эротической лирике, со стороны друзей-декабристов было осудительным. Достаточно сравнить обличение "элегий живых" "певцов любви" в строфе IXб:

… Напрасно ветряная младость
[На ложе неги], на пирах
Хранит и в сердце и в устах
Стихов изнеженную сладость
И на ухо стыдливых дев
Их шепчет робость одолев
(VI, 271)

с пушкинской автохарактеристикой в полемическом послании В. Ф. Раевскому:

… иногда

Мои коварные напевы
Смиряли в мыслях юной девы
Волненье страха <и> стыда
(II, 1, 260),

чтобы убедиться, что П создает обличительный монолог, полемически написанный с позиций его декабристских друзей и задевающий одну из сторон его собственной поэзии. В строфе IXв, с одной стороны, резкость осуждения эротической поэзии возрастает, приобретая пародийный характер, с другой — П намекает на то, что аскетизм декабристской поэзии сродни чопорности их литературных и политических антиподов — старших карамзинистов:

Не вам <"певцам любви". — Ю. Л.> чета был строгий Ленской
Его [труды] конечно мать
Велела б дочери читать
(VI, 272).

Последние стихи намекают на больно задевшую П оскорбительную эпиграмму И. И. Дмитриева по поводу "Руслана и Людмилы":

Мать дочери велит на сказку эту плюнуть.

Эпиграмма, как и два последних стиха П, — вольная обработка известной эпиграммы Пирона.

Позиция П была сложной: вставая в ряде стихотворений на декабристскую позицию безусловного отказа от эротической лирики во имя «строгой» поэзии (ода «Вольность» и др.), он одновременно активно развивал и другую поэтическую концепцию. Страстная любовная поэзия с этой, второй точки зрения не противопоставлялась свободолюбию, а входила в него (ср. стихотворение "Краев чужих неопытный любитель…" (1817), где рядом поставлены, как два равноценных идеала, "гражданин с душою благородной" и «женщина» "с пламенной, пленительной, живой" красотой — II, 1, 43). Авторская позиция П, таким образом, включала в себя стилистическое многоголосие и тот полифонизм точек зрения, который уже современники называли «протеизмом», ср.:

Пушкин, Протей
Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!

(Из письма Н. И. Гнедича от 23 апреля 1832 г. — XV, 19; образ поэта-протея восходит к стихотворению Карамзина "Протей, или Несогласия стихотворца").