Комментарии: Заметки о современной литературе

Почему же Сорокин избирает для романа этот нехитрый сюжет, вполне способный затеряться среди бесчисленных глянцевых томов фантастики? Как вопрошал в «Топосе» Денис Яцутко, беспощадно назвавший «Лед» «совершенной дребеденью»: «Зачем талантливый, популярный и серьезный писатель накатал это примитивное фэнтези по мотивам гностической мифологии и расхожим шаблонам? (http://www. topos.ru/cgi-bin/article.pl?id=224&printed=1).

Сорокин, конечно, способен придумать самый изощренный сюжет, и если он нанизывает повествование, как на шампур, на узнаваемый остов – значит, не сюжетом он стремится «уловить» читателя. Хотя и в нем видна привычная усмешка Сорокина. Сердце в русской (да и европейской культуре) мыслится как средоточие чувств человека и его суть, сердцевина. Холодное сердце, ледяное сердце – это говорят о бесчувственном человеке. В основе великой сказки Андерсена «Снежная королева» противопоставление снега, холода, льда – и тепла. Сердце Кая, оледенев, делается бесчеловечным, бесчувственным и равнодушным, но оттаивая от слез Герды, обретает человеческую возможность сочувствовать, сострадать. У Сорокина наоборот: сердце пробуждается от сна и обретает способность говорить под ударами ледяного молота.

Но не ради трансформации устойчивых культурных и лексических штампов написан роман. Главное все-таки – возможность взглянуть на мир чрез призму некоего космического разума, остранить обыденное. Мир, увиденный глазами братьев Света, – это павший мир. Насилие, жестокость, злоба, предательство, мелочность, трусость. Механический, тупой, бездушный, отталкивающий секс, безрадостное, тоскливое, бессмысленное существование. Всегдашниий сорокинский имморализм неожиданно оборачивается отчетливо морализаторской нотой, ну прямо в духе толстовской «Крейцеровой сонаты»: сексуальные отношения мужчины и женщины отвратительны, лживы, механистичны. Высшие люди в сексе не нуждаются, они трогают друг друга сердцами, ведут сердечный разговор. Сорокин играет с целым набором «сердечных» пословиц, поговорок и устойчивых выражений. «Сердце сердцу весть подает», «сердце сказало», «вещее сердце», «чует сердце», «читать в сердцах», «брать за сердце» – все эти метафоры, лежащие в основе поговорок, Сорокиным овеществлены. Сердца братьев Света в буквальном смысле говорят, чуют, ведают, видят, понимают, вспыхивают – все эти действия автор старательно отмечает курсивом.

И когда побитые молотом, испуганные, не понимающие, что с ними случилось, герои разражаются истерическим плачем и рыдают семь дней, читатель вполне сочувствует старой женщине с сияющими молодыми глазами, которая говорит новообращенным: «Это плач скорби и стыда о прошлой мертвой жизни. Теперь ваши сердца очистились. Они не будут больше рыдать. Они готовы любить». На этом фоне нежного, братского, сердечного отношения друг к другу как-то растворяются средства, которые братьям Света пришлось применять для обнаружения себе подобных.

«Мы работали как одержимые: ледяные молоты свистели, трещали кости, стонали и выли люди, внизу, этажом ниже непрерывно гремели выстрелы – там добивали пустышек. Их было, как всегда – 99 %», – рассказывает главная героиня «Льда» по имени Храм о золотом времени, когда под прикрытием МГБ братья Света организовали в Карелии секретную операцию «Невод» – арестовывали подряд всех голубоглазых и светловолосых и потом простукивали их ледяным молотом в подвалах «Большого дома».

Вот это и есть сорокинский фокус – изобразить труд палачей как героический. «Это была тяжелая работа… Руки и лица наши были иссечены осколками разлетающегося льда, мышцы рук стали железными, ныли и болели… ноги распухали от многочасового стояния». Ну и радость от результатов ударного труда, понятное дело, находит адекватное выражение в лексике участников соцсоревнований: Храм говорит про новообретенных братьев, что их было мало, как золотых самородков в земле. «Но они были. И они сверкали в наших натруженных окровавленных ладонях».

Тут вот что интересно: Сорокин ведет повествование с точки зрения братьев Света, ничуть не скрывая их нечеловеческой сути. Но человечество изображено с такой степенью мизантропии (даже гуингмы у Свифта снисходительнее смотрят на людей: они ими брезгуют, но позволяют им есть свою гнусную пищу, совокупляться, размножаться, существовать), а сердечная жажда братьев Света описана столь выразительно, что читатель вовлекается в сети братства вполне добровольно. Поменять местами моральные полюса – это задача посложнее, чем играть со стилями и дискурсами, и Сорокин ее блестяще решает.