Комментарии: Заметки о современной литературе

В деле «Иванова» слишком много неясностей. Возможно, в той книге, над которой работает Ю. А. Лебедев, удастся выяснить обстоятельства поспешного отъезда Коваля из США, и это прольет какой-то свет и на причины и цель звонка, столь важного для творческой истории романа Солженицына. Но и сейчас ясно: Солженицыну известен был только сам факт звонка. Интерпретация всецело принадлежит писателю. И нет никаких оснований думать, что таинственным «Ивановым» с неправильной речью «образованца», тупо перезванивающего и перезванивающего в американское посольство, владели те же высокие чувства, что героем Солженицына. Сдавал ли он разведчика в расчете перебежать, как то предполагает Копелев, не испытывавший никаких симпатий к «предателю», устанавливал ли контакт, предлагая себя в сотрудники, – тут можно только гадать. Алогичность его действий не позволяет пренебречь и такой версией, как невменяемость: как тут не вспомнить сотрудника МИДа, имевшего доступ к секретной информации, и автора шпионских романов Платона Обухова, предложившего свои услуги британской разведке, опрометчиво ею принятые. Оказалось – шизофреник, заигравшийся в шпионов. Дело «Иванова» в архиве ФСБ вряд ли удастся найти. Но совершенно ясно, что сведения, переданные «Ивановым», никак не могли отразиться на судьбах мира. Они могли отразиться только на судьбе засвеченного советского агента.

Тут уместно поставить вопрос: а так ли важны обстоятельства дела «Иванова»? Ведь имел писатель право просто придумать этот сюжетный ход? Вне всякого сомнения. Более того: в истории литературы полно примеров, когда вымысел выглядит куда правдоподобнее реального случая, перенесенного в книгу.

Но это именно Солженицын противопоставил «биологический» и «атомный» конфликты как «расхожий советский сюжет» и «истинное происшествие». «Расхожий советский сюжет» благодаря художественной интуиции Солженицына обернулся истинным происшествием. Истинное же происшествие никак не поддается той интерпретации, которую предложил Солженицын в романе.

Уместен и еще один вопрос: а имеет ли вообще значение для романа неправдоподобность поступка Иннокентия Володина? Солженицыну нужен герой, готовый пожертвовать собой ради общего блага, которого перемалывает государственная машина. Почему не рассматривать «атомную бомбу» как простую условность? Как пишет Владимир Березин в «Книжном обозрении», обращая внимание на невероятность самой интриги («бомба взорвана в августе™ чего пыхтеть в телефонную трубку про секретные чертежи, когда на дворе уже декабрь?»), мотив предательства – просто «замена Сартра в нашей глуши». «"В круге первом" – это (анти)советский экзистенциализм».

Солженицын действительно любит ставить своих героев в пограничные ситуации. Герасимович, отказывающийся работать над изобретением гнусных игрушек для НКВД (обрекая себя тем самым на суровый лагерь и, может, смерть), Нержин, добровольно предпочитающий тяжелый этап сытому рабству шарашки, – все они совершают экзистенциальный выбор. Принцип «жить не по лжи» сначала был опробован солженицынскими героями. Но, совершая свой выбор, эти герои действуют в правдоподобных обстоятельствах. Володин поставлен в такие же обстоятельства в «биологической» версии романа и в условные – в «атомной». Так возникает конфликт реалистической поэтики романа с условностью сюжетообразующего хода. В этом причина, почему многие читатели «Круга»-86 сожалеют об отвергнутом варианте. Это несправедливо. «Круг»-97, конечно же, объемнее, сложнее, ярче. Совершенно понятно, почему писатель в 1968 году, как раз в то время, как по миру начинает шествовать «искаженный» роман, восстанавливает «подлинный». Нельзя не пожалеть лишь об одном: что Солженицын не предпочел тогда блестящему «атомному» сюжетному ходу, потускневшему со временем, тот конфликт, который казался писателю искусственным и банальным, а оказался в итоге – истинным и вечным.

Новый мир, 2006, № 6

РУССКИЕ ДЕТИ И АМЕРИКАНСКИЙ КРАСНЫЙ КРЕСТ

Книга Владимира Липовецкого «Ковчег детей, или Невероятная Одиссея» (СПб.: Азбука-классика, 2005, 734 с.) была встречена с дружной доброжелательностью даже теми, кто обычно не сходится во мнениях, получила премию «Лучшие книги и издательства года», учрежденную Российской государственной библиотекой и Русским биографическим институтом, и собрала кучу откликов в прессе, где на разные лады варьировалось слово «подвиг».

Камертон задало само издательство, поместив в конце книги отзывы известных и влиятельных лиц. «Литературно-историческим подвигом» называет книгу телеведущий Владимир Познер, «гражданским подвигом» именует ее академик Арбатов, а Алексей Симонов, президент фонда защиты гласности, прямо помещает ее в воображаемый музей, который построит будущее человечество, выставив в нем «самые памятные свидетельства того, как вопреки всем мерзостям зла и вражды <…> светил людям огонь добра, братства и творческой воли».