Комментарии: Заметки о современной литературе

Фигуры, подобные Пушкину и Соловьеву, – это камертон, точка отсчета, гении. Но фигур таких даже в мировой литературе много не бывает. В промежутке между буквами П и С есть еще два писателя первой величины, которым посвящены обширные статьи. Это М. Е. Салтыков-Щедрин, которого принято считать классиком, – его биография в советское время была хорошо изучена: помимо фундаментального труда С. Макашина только в серии «ЖЗЛ» вышло две книги – А. Туркова и К. Тюнькина. Статья Г. В. Петрова и К. И. Тюнькина о Салтыкове не показалась мне свободной от наслоений советской эпохи… И это – В. В. Розанов, которого хоть классиком до последнего времени не называли, однако воздействие его на последующую литературу куда глубже, чем влияние Щедрина.

Литературовед и историк В. Г. Сукач, много сил отдавший составлению, изданию, комментированию розановского наследия и изучению его биографии, написал отличную, научно емкую и литературно завершенную статью, где история происхождения отдающей искусственностью фамилии (оказывается, отец философа и писателя, происходивший из священнического рода, получил ее при поступлении в духовное училище) и живой рассказ о ненавистном гимназическом детстве, прошедшем «под знаком нигилизма», плавно перетекают в анализ духовного перелома, в результате которого Розанову открылось «чувство Бога». Семейная история Розанова (брошенный женой, Аполлинарией Сусловой, не давшей ему, однако, развода, Розанов был вынужден тайно жениться на Варваре Дмитриевне Бутягиной, а его дети считались незаконнорожденными) оказывается толчком ко второму творческому кризису, результатом которого является отказ от религиозного ригоризма и чрезвычайное внимание к теме семьи и пола, развивающейся в целую философию. Творчество прорастает сквозь факты жизни. Розанов, с его исповедальным пафосом, проявляющимся не только в «Опавших листьях», но даже в полемических статьях, дает прекрасную возможность построения такой биографии.

Есть еще десятка два фигур менее крупных, чем Салтыков-Щедрин и Розанов, но достаточно широко известных, входящих в культурный код образованного человека. Среди них – Николай Полевой, издатель «Московского телеграфа», во многом предопределившего тип русского толстого журнала, талантливый самоучка, вышедший из купцов и оставивший заметный след в литературе 1820—1830-х годов (замечательно, что он увлек литературой и младшего брата, и сына, ставших заметными фигурами в литературной жизни своей эпохи; в Словаре о них имеются соответствующие статьи); Осип Сенковский, прозаик, критик, блестящий ученый-востоковед, редактор популярной «Библиотеки для чтения». Статьи Е. О. Ларионовой о Полевом и А. И. Рейтблата о Сенковском – прекрасный пример того, как с помощью точно изложенных биографических фактов расширяется сама картина литературной жизни, сам спектр общественной мысли, невольно суженный даже в трудах лучших советских литературоведов до борьбы прогрессивных писателей (и прогрессивных журналов) с консервативными.

Особый интерес вызывают заметные фигуры серебряного века – помимо биографии Розанова в пятый том вошли статьи о Сологубе, Ремизове, Северянине, поэте С. М. Соловьеве. Временные рамки Словаря содержат ограничение: 1800–1917. В значительной степени они были определены условиями, когда Словарь только затевался, чтобы оправдать и облегчить процесс деидеологизации литературы XIX века, ведь наибольшие сложности литературоведы испытывали, описывая советский период. Однако писатели, сформировавшиеся к началу века, не все удачно умирали в начале революционной эпохи, как Александр Блок, облегчив тем самым процесс своей канонизации советским литературоведением. Представим себе, что Блок не умер в сорок один год, а дожил бы до середины тридцатых, – что дальше? Арест? Опала?

Авторы, готовившие первый том, как правило, обрывали биографии своих героев, переживших революцию. Представляю, как было трудно Роману Тименчику, блистательному исследователю Ахматовой, написавшему замечательную работу «Анна Ахматова в шестидесятые годы», прервать свою статью о ней, вместив ее жизнь после 1917 года в один абзац: «…выступала как пушкиновед, занималась художественным переводом. В 1940—65 ею писалась „Поэма без героя“ – последнее прощание с эпохой 10-х годов». Парадокс заключался в том, что уже готовая рукопись Словаря слишком долго провалялась в типографии, – за это время издали «Реквием», и Ахматова сделалась излюбленным героем статей о «возвращенной» литературе.