Комментарии: Заметки о современной литературе

Древний фольклорный мотив: гибель отца от руки сына слабо мерцает в повествовании Маканина. Использовать топ в его неизменном виде ныне решается только массовая культура. Но обновленный топ – основа любой притчи. Понятно, что Жилин должен погибнуть от руки того же Алика, с которым он столько возился, отмазывая пацана от наказания, погибнуть при точно таких же обстоятельствах, как и Коля Гусарцев, – при передаче ему денег чеченцем. Жилин проживет еще несколько минут после выстрела Алика, успеет воскликнуть: «Ты же убил меня, дурачок стриженый», – но так и не выдаст мальчишку подоспевшему офицеру, сказав только: «нас обстреляли».

Виктор Топоров видит в этой смысловой рифме доказательство беспомощности автора: мол, одно ружье стреляет дважды. Мне же, напротив, кажется, что эта рифма и создает драматическое напряжение. Ожидание гибели героя повисает в воздухе. С Колей Гусарцевым произошел несчастный случай. Несчастный случай – это не трагедия. Жилин же оказывается жертвой трагических обстоятельств. Не удалив от себя пацанов, к которым испытывает острую жалость, он сам делает шаг навстречу собственной гибели.

Притча о том, как добро оборачивается злом, о невольной и трагической неблагодарности, о том, как страшно связаны в этом мире деньги и кровь (коварное двурукое божество всегда жаждет крови, даже если от его имени кто-то требует денег) – вот зерно романа Маканина. А военные действия в Чечне – лишь декорация, антураж. Самый главный просчет автора, на мой взгляд, в том, что он одел притчу в поношенный армейский камуфляж, в оболочку реалистического романа о чеченской войне, про которую ему мало что известно. Если б действие романа разворачивалось на абстрактном Кавказе, на неизвестной войне, в неизвестное время, в неизвестной республике (как действие рассказа «Кавказский пленный»), то и значительная часть претензий к автору просто бы отпала. Но очевидно, у столь опытного писателя, как Маканин, были веские соображения в пользу собственного решения. И, значит, за него придется платить.

Новый мир, 2008, № 12

ПРИЛОЖЕНИЕ

«У меня нет аргументов, чтобы убедить людей читать современную русскую литературу»

Беседа с Михаилом Эдельштейном

Русский Журнал: Алла Николаевна, Вы принимали участие в дискуссии о либерализме и антилиберализме в современной литературе, проводившейся Натальей Ивановой при поддержке фонда «Либеральная миссия». Скажите, а как, с Вашей точки зрения, соотносятся эти понятия – либерализм и литература?

Алла Латынина: Плохо они соотносятся. Литература не делится на либеральную и антилиберальную. А если начать ее так делить – в либеральном стане будет пустовато. Василий Розанов однажды заметил, что либерал лучше издаст «Войну и мир», но либерал никогда не напишет «Войны и мира». Либерал, он «к услугам», но – не душа. А душа – это энтузиазм, вера, безумие, огонь. В либерализме нет ни веры, ни безумия, ни огня. Что меня в нем и привлекает.

РЖ: В последнее время все чаще цитируют слова Блока: «Я – художник, следовательно, не либерал». Верно ли, что либерализм – не питательная среда для творческого человека?

А. Л.: Ну, Блок сказал ровно то, что и Розанов, только другими словами. Писатель редко бывает либерал, однако именно либерализация общества ведет к расцвету культуры.

Скажем, Серебряный век – плод либерализма, хотя сами идеи либерализма не были популярны в творческой среде: казались осторожными, пресными, тривиальными, а то и жестокими. В конце концов, либерализм ценит лишь свободу, умалчивая о социальной справедливости. Это не увлекает. Романтики революции были готовы жертвовать жизнью ради счастливого будущего, равенства и братства, монархисты – ради царя и отечества, радикалы видели Золотой век в будущем, фундаменталисты – в прошлом, но кто пожертвует жизнью ради функционирования институтов, гарантирующих неприкосновенность личности и частной собственности?

Однако идея личной и экономической свободы горячо увлекает творческую личность во времена диктатуры. В этом смысле писателю плетка бывает полезна – он сразу начинает втайне славить свободу, а в условиях свободы как-то скисает.

РЖ: Речь именно о русском писателе?

А. Л.: Да, в других странах почему-то свобода никому не мешает ни спорить, ни писать, ни продавать книги. Только у нас с приходом демократии многие литераторы почувствовали себя не у дел. Это совершенно ненормальная ситуация. Все мы ждали, что, как только падет диктатура, расцветут все сто цветов. Ну, пала – и что? Где чаемый расцвет, где великая литература?

РЖ: А может, это просто кессонная болезнь и нужен период адаптации? Литература получила свободу и теперь ищет себя в новых непривычных условиях?