Коммерсанты

— Эй, хороший, иди лучше ко мне, — проговорила девица. — Скучно одной. Я уж думала, судью привели.

— Потерпи, Миронова, — бросил милиционер. — Злее будешь в своем деле. — Он достал ключи и отпер дверь камеры, что напротив женской.

Тесная комнатенка с грязно-белыми стенами и зарешеченным окном пахнула кислятиной и дурнотой.

На откинутых нарах, опустив голову, сидел седой мужчина в мятой хламиде — то ли пижаме, то ли трикотажном костюме мышиного цвета. В пропущенных между коленями руках мужчина держал ломоть хлеба с сыром. К ногам его лепилась торба из плетеной кожи.

Милиционер отступил в коридор и захлопнул дверь.

Мужчина поднял лицо. Чингиз хлопнул руками по сухим своим ягодицам и засмеялся, узнал давнего знакомого, знатного фарц-мажора Саенкова, по прозвищу Хирург. Бывший врач «скорой помощи», Саенков фарцевал крупно, на тусовках не замечался, клиента приводили к нему на дом специальные «шестерки». И Чингиз несколько раз водил к Хирургу серьезного клиента по мебели, по антиквариату. И оставался доволен, Саенков не скупился, широко благодарил.

— Что, Чингиз, влетел? — Саенков отодвинулся, уступая часть нар, отполированных до блеска спинами и задами многочисленных постояльцев.

— Вас-то за что? — ответил вопросом Чингиз, радуясь встрече.

— Сосед снизу меня сбагрил. — Саенков продолжал жевать бутерброд. — Стал на меня наскакивать, что залил я его вонючую берлогу. Я ткнул его носом во все углы — сухо кругом, неоткуда взяться воде. Ползи наверх, говорю, может, сверху, по перекрытиям тебя заливает. Нет, орет. Это ты, спекулянт несчастный, все успел подтереть. Обида меня взяла. Пришлось спустить его с лестницы. Да не очень ловко. Он вызвал ментов, вид и впрямь был у него ништяк, весь в кровянке. И откуда у таких мозгляков столько крови, не пойму.

— Ну, если вам, хирургу, не понять, — засмеялся Чингиз.

— В нормальном человеке гуляет пять литров крови, а у того баклана литров десять скопилось, не меньше.

— Баклана? Он что, тоже фарцовщик?

— Фарцует понемногу. Вот мне и завидует. — Саенков пошуровал в торбе, достал яблоко, протянул Чингизу. — Жуй, а то мне одному скучно.

— Успели прихватить. — Чингиз взял яблоко.

— А как же. Сухой запас всегда наготове. Служба такая, — засмеялся Саенков. — И тебе советую.

В камеру проник женский вопль, приглушенный стальной дверью.

— Ой, люди, люди… Не могу больше, — вопил голос. — Не давала я ему, хромой суке. Он меня и подставил.

Саенков резво вскочил, прильнул к фрамуге и крикнул:

— Заткнись, зараза! Лучше б дала. Перестань вопить, у меня кусок в горле застревает от твоего крика.

— Отдай мне парня, я его укачаю, — компанейски ответила деваха. Саенков вернулся на место.

— Нервы никуда не годятся. Не выношу женских воплей.

— Меня тоже из-за женского визга сюда привели. Из «Метрополя». Попалась одна, крикливая, — и Чингиз рассказал свою историю.

— Бывает, — кивнул Саенков. — Я из-за женского визга три раза переженивался. Вначале как-то привыкает ухо, а потом, как серпом по яйцам. Все им мало, все им подавай. И так вопят, придушить хочется. Слушай, я все собирался тебя спросить: что там случилось с твоим дядей?

Чингиз нахмурился, словно не мог припомнить, о ком речь.

— Ну, тот… Курбан-оглы, хозяин Кузнечного рынка. Я слышал, что его пристрелили.

— Понятия не имею, — ответил Чингиз. — Я с ним не общаюсь.

— Рассказывай сказки, — усмехнулся Саенков. — Такую «крышу» иметь и не пользоваться. Он же царь и бог на рынках был. Неужели его пристрелили? Или сами менты подстроили, слишком он им досаждал.

— Не думаю, — неохотно ответил Чингиз. — Если бы что случилось, я бы знал. У нас, кавказских людей, свои обычаи. Такие вещи сразу бы стали известны. Тем более мне. Хоть я и не общаюсь, но племянник.

— Я тоже думаю, что это — параша. Такого голыми руками не возьмешь, небось всех перекупил, у него в исполкоме есть рука волосатая, не говоря уж о главной ментовке… Что это у тебя? Газета?

— Дежурный дал, брюки поберечь. — Чингиз был рад прерванной теме, он неохотно шел на разговор о своем дяде, родном брате по линии матери, азербайджанки из Ленкорани, столицы цитрусов.

— Брюки поберечь? Не дежурный — отец родной, Венька-Венечка, — усмехнулся Саенков. — Чище нар, чем в КПЗ, нет на земле места. Высшей категории стерилизация. Видел, сколько клиентов в «тигрятнике»? А у нас тут — курорт, для избранных. Ну, что там пишут?

Саенков вернул в торбу бутерброд, вытащил очки и уткнулся в газету.