Коммод

Обряд совершили в сакрарии рода Антонинов, где стояли бюсты Траяна, Адриана, Антонина, Марка. Добирались до священного места долго, какими-то путаными переходами. Тертулл с трудом припомнил, что он уже ходил этим путем. Этим путем цезарь вел его в сокровищницу, где был спрятан доставленный из Богемии янтарь.

Посредине сакрария, на мраморном постаменте, стенки которого были украшены сценами коронации и великих деяний римских государей, все так же возвышался округлый кусок янтаря, в котором, вполовину свернувшись, застыла огромная ящерица.

Тертулла подвели к камню. Он невольно глянул на чудище – существо пристально смотрело на него крупными, затянутыми бельмами глазами. За этой внешней, чуть туповатой слепотой вдруг прорезалась безмерная, бездонная, вгоняющая в ужас зоркость. Тертуллу стало не по себе. Его наполнило ожидание смерти или чего-то еще более страшного, чем смерть. Что, спросил себя стихотворец, может быть страшнее, чем разлука с Норбаной?

Поэт изящно поклонился неведомому божеству.

В следующее мгновение боковая дверь приоткрылась, и оттуда грациозно, продемонстрировав крупную ступню, скользнула фигура, с головы до ног укутанная в белое покрывало. Первое, что отметил Постумий, – это рост невесты. Она была на полголовы выше жениха. К этому открытию Тертулл отнесся с презрительным хладнокровием. Если все дело в росте, это полбеды. Старик-жрец храма Геркулеса торопливо провел церемонию, бормотал себе под нос что-то не совсем понятное. Видимо, пожилой фламин тоже чувствовал себя неуютно.

Наконец гостям было позволено обойти горевшую на постаменте масляную лампу, язычок которой, по-видимому, был приравнен к священному огню, при этом все громко восклицали: «талласио! талассио!» После окончания церемонии процессия двинулась в обратный путь. Впереди шел факелоносец, за ним двое красивого вида юношей вели невесту, следом другие молодцы несли украшенные пестрыми лентами прялку и веретено. Последними шли жених и гости.

Даже на пиру Тертуллу так и не удалось взглянуть на невесту. По правде говоря, праздничное угощение походило на торопливый перекусон в преддверии какого-то важного, требующего многих физических усилий мероприятия, чем на размашистое, по обычаям, заведенным императором, обильное едой торжество. Вина и закусок было вдоволь, однако горячего не подавали. Тертулл помалкивал, с напряжением ждал, когда же появится новобрачная. Девица всего на несколько минут появилась в триклинии. Присела на ложе рядом с женихом, залпом, чуть приподняв вуаль, сглотнула кубок вина и закусила кусочком фазана. Когда же Тертулл попытался притянуть ее к себе, она кокетливо шлепнула его по руке украшенным жемчугами веером и упорхнула в коридор. В зале возникла ощутимая всеми неловкость. Все сразу заторопились. Гости желали Постумию «не подкачать», показать, на что способен настоящий римлянин, и тут же исчезали. Даже Дидий Юлиан вдруг посерьезнел, торопливо допил фалернское и, не попрощавшись, отталкивая слугу, бросился к выходу. Появившийся молоденький курчавый раб пригласил Тертулла следовать за ним. Скоро они вступили в темный коридор. Шли недолго, миновали два поворота и остановились. Здесь раб распахнул дверь и, поклонившись до земли, указал стихотворцу, что тот может войти.

Тертулл с трудом заставил себя переступить через порог. Он был готов ко всему – к тому, что очутится в темнице, а то и в пыточной или сразу в помещении, где свершаются казни. Не исключал, что, шагнув внутрь, вдруг плюхнется в воду или, наоборот, полетит кувырком с какой-нибудь высокой горы. Или окажется на каменоломнях, а может, его решили залить в бетон и выставить на всеобщее обозрение.

Комната, в которой он оказался, на первый взгляд напоминала обычную спальню. Освещение слабое, две масляные лампы чадили по обе стороны дверного проема. Обстановка скудная, разве что ложе, укрытое балдахином, просторное и, по-видимому, мягкое. Там кто-то завозился. Из-под полога высунулась рука и приглашающе помахала – иди сюда!

Тертулл задумался, уж не рабыню ли ему всучили в жены? Ему приходилось слышать веселые рассказы Лета о кружке некоей Клиобеллы, в честь которой цезарь организовал в Виндобоне дружескую коллегию. При этом при слове «кружок» заливались все, даже император. Дидий Юлиан охотно подхватывал – что и говорить, огромных достоинств была женщина, упаришься. При этом в его голосе проскальзывали нотки сожаления. Кого на этот раз подсунули ему, Тертуллу? Если это шутка, может, лучше поддержать шутку. Глядишь, и дозволят вернуть Норбану. Милость божья, Венера-прародительница, неужели он с какой-то девкой не справится, какого бы роста она ни была! Плевое дело для настоящего мужчины. Потом вместе посмеемся, напишем стишки, прославим дары богини-прародительницы, лярвы ее раздери.

Он деловито уселся на край постели, принялся разуваться – развязал ремешки на полусапожках фиолетового цвета, скинул их, при этом принялся насвистывать какую-то разухабистую мелодию. Затем скинул тогу, остался в тунике.

В этот момент кто-то ломаным голоском пропищал: