Коммод

Тут уж стало не до уговоров. Таверна сразу начала пустеть, а Виктор как ни в чем не бывало вернулся в лагерь и завалился спать. Декурион Теренций отправил к префекту нарочного с докладом о происшедшем и спрашивал, как быть. Соглядатаи наместника тоже не зевали и в тот же вечер донесли в канцелярию об оскорблении величества римского народа, о гнусной брани и напраслине, которую возвели на Отца народа и повелителя. Но как часто бывает, нарочный не нашел префекта (по крайней мере, ему впоследствии было приказано так говорить), донос пролежал в канцелярии до утра, до того часа, когда легат-пропретор Аквитании Фуфидий Руф решил взяться за текущие дела, а к тому времени преступника и след простыл. Утром выяснилось, что ночью Виктор с двумя сообщниками проникли в лагерный сакрарий, взломали войсковую кассу-эрариум и сбежали из лагеря.

Вызванный к легату Тигидий Переннис безропотно выслушал разнос, который устроил ему Фуфидий Руф. Наместник был человеком грубым, из медиоланских (что в Италии) всадников, поэтому в выражениях не стеснялся, часто срывался на крик. В конце разноса он приказал как можно быстрее поймать дезертиров и грабителей и передать их в городской преторий для организации показательного процесса над бунтовщиками. Префект попытался возразить, что дело подведомствено военному трибуналу, однако легат и слушать его не стал.

Однако и через неделю, и через две, и через месяц Матерн с сообщниками все еще гуляли на свободе. Было два обстоятельства, помешавших префекту незамедлительно выполнить приказ наместника. Во-первых, сразу выяснилось, что преступление готовилось загодя, все было проделано быстро и без шума, злоумышленники не оставили никаких следов и бесследно сгинули в чаще. Некоторое время Матерн сидел тихо, потом до канцелярии дошли вести, что дезертиру удалось подмять под себя многочисленные разбойничьи шайки, прятавшиеся в тех местах. Скоро под началом у Виктора оказалось более сотни отпетых разбойников, наводивших страх на купцов, следовавших из Нарбонской Галлии к Океану. Против такого отряда следовало снарядить куда более крупные силы, чем ала контариоров и когорта пехотинцев.

Во-вторых, сам Тигидий не испытывал никакого желания ловить Матерна, потому что втайне сочувствовал ему – жертве дивного сна, увлекшего и его самого. Голову кружили воспоминания о недавней близости к цезарю, пьянящие ощущения непомерной силы и власти, сказавшиеся в мгновенно переменившемся отношении к нему, скромному армейскому префекту, со стороны сослуживцев, их заискивающие улыбочки и завистливые взгляды. Головокружительная перспектива возвышения, прикосновение к тайне власти, ее незабываемый аромат не давали Тигидию покоя. Эти воспоминания мучили его, как порой изводят попытки вспомнить забытый ангельский мотив когда-то услышанной, запавшей в душу песни. В первое время по ночам он день за днем, минута за минутой перебирал все, что было сказано в походном дворце, припоминал пиршества в честь Венеры Виндобонской, разговоры с цезарем, и чем сильнее отдавался воспоминаниям, тем сильнее жгла обида. Днями, на службе, во время отдыха префект неотрывно пытался понять, где и когда он оступился, какую ошибку совершил, ведь два его прежних дружка по-прежнему в фаворе. Бебий выбился в наместники, Лет вхож в ближайшее окружение императора. Он без конца пытал себя: может, дружки подставили ножку? Префект даже не вспоминал о том, что в несчастьях Матерна есть доля его вины, – эти угрызения для обреченных на прозябание. Дерзкий режет по живому – это был первый и самый главный урок, который преподнес ему цезарь!

Прошло несколько месяцев после прибытия в Бурдигалу, скоро новые хлопоты заполнили служебный день. Провинция была обширная, префекту случалось сутками не слезать с коня. Как-то после бессонной ночи, наглядевшись на высокие звезды, ярко и броско светившие в аквитанском небе, Тигидий разом оборвал гнетущие думы. Сказал себе так: если Фортуна отвернулась, нельзя терять голову. Бессмысленно искать виноватых среди тех, чьи жизни тебе никак не подвластны. Взгляни правде в глаза – карьера кончена! В трибуны, тем более в легаты, не выбиться. Хватит предаваться скорби, тратить душевные силы на то, чтобы понять, кто именно опорочил тебя перед цезарем.

Что же касается симпатий, которые Переннис испытывал к охотнику, то и симпатиям префект тоже скоро вынес приговор – это пустое.

Хотя следует признать: первые же поступки Матерна на поприще разбоя и грабежа очень удивили Тигидия. Виктор сразу проявил себя толковым, расчетливым предводителем. Первое время он не особенно досаждал римским властям, ограничивался поборами с богатых землевладельцев. Римских колонистов вообще не трогал, грабил пришлых купцов из далеких провинций. При этом предусмотрительно не касался собственности наместника и верхушки римской администрации, так что Фуфидий скоро вполне охладел к поимке преступников и слал в Рим отписки, в которых, ссылаясь на численность бандитов, требовал подкреплений. Теперь разносы опального префекта проводились реже, были короче.