Коммуна, или Студенческий роман

В принципе, Эдгар Эдуардович был замечательный. Во-первых, умный. Во-вторых, образованный. Энциклопедически образованный. В-третьих, отлично знал и, что немаловажно, любил свой предмет. Как и любой давно занимающийся педагогической деятельностью, был неплохим психологом – это в-четвёртых. В-пятых, никогда не давал спуску даже своим любимчикам. То есть характер и вне цветения тополей – ого-го какой не самый мягкий и приятный – это в-шестых. И в-седьмых – и это самое ужасное – он умел рисовать. Что же тут ужасного? – спросите вы. И даже добавите, мол, напротив, – это прекрасно, когда человек умеет рисовать! Да, прекрасно. Когда он не требует подобного умения от других. При чём здесь искусство рисунка и микробиология? – продолжите вы недоумевать, но уже с некоторым подозрением. Да при том же, при чём оно и к биологии, и к гистологии, и даже к патологической анатомии, – к альбомам. По всем этим дисциплинам студенты медицинского института рисуют альбомы. И если бы мир узнал серию рисунков студента Евграфова: «Цикл развития трихомонады», то картина Поля Сезанна «Большая сосна близ Экса»[42] резко бы упала в цене. И шутки шутками, но, несмотря на наличие могучего интеллекта, Штефан Эдгар Эдуардович на дух не переносил плохих рисунков. Он мог позволить студенту, в отличие от многажды раньше упомянутого преподавателя с кафедры нормальной физиологии Глухова, отвечать так, как угодно. Что-то на лекции запомнил, что-то в учебнике прочитал, что-то на занятии записал – молодец! Если ты ошибся в одной десятой нанометра, называя диаметр капсулы микроорганизма, – не страшно. Не так страшно, как страшно становилось Глухову, когда он слышал хоть что-то отличное от его надиктовок. Но рисунки!!! Альбомы по микробиологии групп, где вёл занятия Эдгар Эдуардович, можно было отправлять на выставки. Мало того что он требовал схожести (в то время как биологи и гистологи соглашались и на схематичность, понимая, что, рисуя, студент просто ещё раз запоминает-повторяет материал), но он требовал ещё и идеального, если можно так выразиться, санитарно-гигиенического состояния учебного альбома по микробиологии. Сей сакральный для Эдгара Эдуардовича предмет должен был определённым образом обёрнут, подписан, и малейшая помарка, не те карандаши или, не дай бог, след от резинки… Да-да, учитель рисования боролся в нём с учителем черчения, и всё это было отягощено многосложной наукой микробиологией. Понятно, что ребята после армии, живущие в общагах, почти никогда не соответствовали предъявляемым требованиям. Но Эдгар Эдуардович не ставил зачёта по теме до тех пор, пока не было вылизано всё: знания по теме + альбом с рисунками и протоколами лабораторных работ (каллиграфически исполненных). Тот самый староста Пургин той самой группы, где учились Полина Романова, Алексей Евграфов и Вадим Коротков, был уже на грани помешательства. Впрочем, примерно там же были и все остальные, но Серёжа – всё-таки на шаг ближе. Потому что с чудесными альбомами, которые рисовал, признаться, не он сам, а его жена – студентка четвёртого курса (да-да, «томатная» свадьба), постоянно что-то случалось. То в лужу уронит, извлекая на улице из своей безразмерной сумки пачку сигарет. То в раздевалке спорткомплекса по альбомам Пургина кто-то ногами пройдётся. В общем, завидев потоптанный, заляпанный и просто облитый кофием альбом, Эдгар Эдуардович приходил в тихую ярость и сдержанно-интеллигентно (вот тут уже все пугались куда больше, чем когда он позволял себе немножко пискливо покричать) говорил:

– Пургин! К следующему занятию альбом перерисовать! Весь!

За год микробиологии его нежная и тихая жена Оля сперва самостоятельно постигла все идиоматические выражения, а затем покорилась судьбе, смирившись с неизбежным – каждую неделю перерисовывать Серёжке альбом. И даже решила стать инфекционистом, потому что, похоже, лучших теоретических знаний ни по какому из предметов у неё на текущий момент не было. Повторенье – мать ученья.

И вот – наконец! – конец мая, конец семестра, конец года микробиологии!!! Зачёт. Экзамен. И – привет! – третий курс уже безо всяких извращенцев. На патологической анатомии альбом все преподаватели требуют на уровне: «Чтоб было!» И только вчера жена всю ночь рисовала Серёже альбомы. Два. Потому что за год. Всю ночь. До самого утра. Обложившись цветными карандашами и высунув от усердия язык.

– «Несёт» – не то слово! Из твоей сумки смердит, – брезгливо повёл носом Примус. – И если мне не изменяет обоняние, тебе туда кошки нассали!

– Да он, сука, – кот! Я Хандре ещё одного клиента поймал, в торбу сунул, донёс, вынул. Так он, падла, видать, нагадить успел! – расстроился Пургин.

– Ты что, всё ещё поставляешь нашему молодому гению котов? – удивился Примус.

– Ну не все же такие, блядь, умные, как ты! Он мне с госами по биохимии обещал помочь. Вот и таскаю. – Серёжка вздохнул. – Может, Эдгар не заметит? У него же сейчас нос по самую жопу заложен, а?