Коммуна, или Студенческий роман

цитировал пьяный Примус в полночь в комнате студенток третьего курса, размахивая над колбасой тупым кухонным ножом. Увы, увы, увы… С публикой ему было проще, чем наедине с собой. Суета и скоморошество – тоже своего рода медитативные техники. Толпа – своего рода психотропное вещество. Как следствие – отходняк куда горше, чем после одиночества.

Начался второй семестр, и все стали прежде всего теми, кем они прежде всего и были в данный текущий момент времени, – студентами Одесского медицинского института имени Николая Ивановича Пирогова.

О, не волнуйтесь! Автор помнит, что эта глава называется «Глеб». Но названия – это такие условности, согласитесь! Вот, например, если кто-то называется «студентом», вправе ли он быть ещё кем-нибудь? Глупой девицей или безнадёжно влюблённым? Так что название – это просто такая условная вешка, поставленная в бескрайнем поле текста. Такая же, как наименования: «студент», «женщина», «мать», «врач» и так далее – всего лишь привязки-ориентиры в бескрайнем поле жизни. Потому что всё вместе чувствовать, осознавать и принимать сложно – какое уж там описывать. Но надо стараться. Что это за студент, если он не учится? Что это за женщина, если она не любит? Что это за мать, если она не раздобудет своим детям мандаринов? Что это за врач, если он не знает пропедевтики? И что это за писатель, если он не может, слово за словом, описать неописуемое целое? Или хотя бы не попытается. Так что вешки нужны разные. И иногда они вроде огонька зажигалки, мелькнувшего в кромешной тьме. Ты уже в открытом космосе, паришь там без скафандра – и мысли твои, и чувства твои, и ощущения твои, сплавляясь в неразделимое, уже близки к постижению истины… И тут – клац! – кто-то щёлкает кремнем, прикуривая (всего лишь за мгновение до окончательного откровения, вот что обидно!) – и ты приземляешься из своего космоса куда-нибудь на задний двор. Сидишь там себе тихонечко, вдыхаешь запах вселенной, и не надо тебе никаких окончательных откровений. Во всяком случае, пока. «Ой, спасибо тебе, дорогой товарищ с зажигалкой, что ты вовремя появился. А теперь пойди погуляй. До следующей в тебе необходимости!»

Так что будет и Глеб, когда время придёт. Один из многочисленных помощников режиссёра (может, и тот, что прикуривал) – уже предупредил, что скоро его выход.

Второй семестр начался без особых приключений. Новые дисциплины требовали нового времени, новых учебников, новых усилий. Полине очень нравилось учиться, хотя к проклятой анатомии присоединилась ещё и гистология. Кости, мышцы, внутренние органы, сосуды – они хоть вот, наглядны. А гистология – зубрёжка втёмную, не считая мутных стёклышек под микроскопом, в коих, говоря откровенно, ни черта не ясно. А альбомы?! Проклятие медицинских институтов – альбомы, альбомы, альбомы. Таскаешься, как финтифлюшка-детсадовец с цветными карандашами-фломастерами. Ну в каком ещё вузе, кроме профильных, художественных, там, или архитектурных, страдают таким идиотизмом, как раскрашивание альбомов? Вы когда-нибудь рисовали картину под названием «Строение среднего уха»? Это чертовски забавно. Похоже на картину Поля Синьяка[33] «Гавань в Марселе»[34]. Как, впрочем, похож в последующем визуальном восприятии на пуантизм результат воздействия безумной парочки «гематоксилин-эозин»[35], применяемой для окраски тканевых ультратонких срезов.

Хорошо ещё, что преподаватель по гистологии попался вменяемый. Немного скучноватый с виду, но явно философ. Пусть в замызганном халате, зато остроумный. Не злой и даже симпатичный. Говорят, что вот баба-ассистент с нормальной анатомии – его жена. Ну и парочка! Очень хорошо, что именно он. У него можно на четыре-пять рассчитывать. А вот та доцентша, морда круглая и нос уточкой, вообще только двойки и тройки ставит. Молча. Придёт, отоварит всех стройными рядами неудов и удов – и привет. Так что молитесь на своего Бреуса. Доцентша-то, к слову, дочь нашей профессорши с нормальной анатомии. Что-то она пожиже характером и интеллектом, чем мамаша. А вообще – забавно. У того – жена, у этой – мамаша. Они что – анатомы и гистологи – парами ходят?

– Это одна и та же наука! – вещал Примус. – Гистология – это электронно-микроскопическая анатомия! Везло Фаусту, в его время такого кошмара не было!

Как-то раз весной вдруг та самая профессор с нормальной анатомии, что преподавала в подгруппе Полины, Примуса и Короткова, сказала в конце занятий:

– Романова, зайдите ко мне в кабинет!

«Интересно, чего это вдруг? Сплошные «отлично», ни одного пропуска, старуха большую часть времени сурова и к особому общению не склонна? Но если профессор говорит зайти в кабинет, то выбора особого нет, кроме как зайти. Наверное, будет в старосты кружка склонять или к другой подобной ерунде. Хотя вроде как не она за это отвечает…»

– Чего гадаешь, иди! – хлопнул Полину по плечу Примус. – Мы тебя под главным корпусом подождём.