Коммуна

И все злодеяния Коммуны всегда и непременно перемешивались с ложью.

Нет такой мерзости, которую не выдумывала бы Коммуна, чтобы поразить воображение своей черни.

Мало того, что «попы» тайно собирают оружие, в Сен-Ларош, Нотр Дам де Лоретт и других церквах «попы для своих дьявольских сатурналий собирают трупы, особенно молодых девушек», а в «Нотр Дам де Лоретт нашли голову молодой девушки, отрезанную кюре».

Голову там, правда, нашли. Но это была восковая голова Святой Аврелии.

Коммуна – это извержение совершенно пошлой лжи, упоение ложью, изо дня в день. Так было в 1871 году в Париже, так было в 1937 году в Мадриде, так длится в Москве.

Листки Коммуны искажали весь мир. Коммуна перемещала, сдвигала все понятия, вдалбливая в голову своей черни, что на земле всюду есть только одна она – Коммуна, а весь другой мир, какой еще остался, – только недобитые остатки того, что Коммуной побеждено, ничтожные твари, «бандиты, монархисты, шуаны, жандармы, которые ведут против нас войну дикарей».

Как тогда, так и теперь, любая попытка остановить кровавое терзательство Коммуны немедленно же объявлялось коммунистами «войной дикарей».

Изо дня в день Коммуна лгала Парижу, что вся Франция за Коммуну, кроме «бандитов и монархистов Версаля», что весь мир готов обрушиться в коммунистическую революцию. Никуда не уйти от Коммуны. И только какая-то кучка офицерской и капиталистической сволочи пробует ей сопротивляться.

Так писала парижская Коммуна 1871 года, совершенно так же писала мадридская Коммуна 1937 года. То же с невыносимой тупостью долбит и Коммуна московская.

Вот заголовки парижских известий 1871 года:

«В Англии всеобщая забастовка. Все остановилось».

«В России свержено царское правительство. Началось всеобщее восстание, Хива-хан поднял Азию и движется на Москву и Петербург».

«Во Франции коммунистическая революция в Тулузе, Льеже, во всем центре Франции».

«Мак Магон убит».

«Национальная Ассамблея в Версале захвачена войсками, вернувшимися из германского плена».

«Девятый линейный полк сдался и братается с восставшим народом».

«Один только 132-й Парижский батальон захватил в парке Нейи в плен 15000 жандармов».

И все это – ложь. Ложь, часто доходящая до смешной нелепости. Несколько дней Коммуна рассказывала Парижу о храброй маркитантке 44-го батальона из Белльвиля.

Ее похождения начались с того, что она наливала водку коммунисту-артиллеристу. Артиллериста надвое разорвало снарядом версальцев. Тогда храбрая маркитантка выпила стакан водки, предназначавшийся мертвецу, и заняла его место у пушки.

И до того удивительно работала эта маркитантка Коммуны, что «через двенадцать минут заставила замолчать все батареи Медона»…

Теперь трудно понять, как могла Коммуна извергать такую ложь, совершенно глумящуюся над теми, для кого это писалось и говорилось, совершенно презирающую свою же чернь, свой двуногий человеческий скот, который-де должен верить всему, что вдалбливается в его головы.

Коммуна могла так лгать только в расчете на свою победу, когда ее ложь все равно заполнит, исказит мир.

Коммуна – это замена мира ложью, обессмысливание человека, беспощадное злодейство над ним и беспощадная дрессировка его на убой…

Но Коммуне никогда не удавалось до конца удушить всю жизнь, прикончить дух человеческий, и никогда не удавалось Коммуне заставить замолчать пушки.

И как в 1871 году, все ближе, ближе французские батареи версальцев день и ночь глухо рыли воздух вокруг Парижа, так в 1939 году испанские батареи Франко все ближе смыкались вокруг Мадрида, покуда не сомкнулись.

Так заговорят скоро и сомкнутся русские батареи вокруг Коммуны в Москве.