Коммунальная опера

С шубой он не вошел. Он и без шубы не вошел. Дверь в ванную комнату была плотно закрыта. Вода там лилась, и кто-то женским голосом пел: «Я встретил вас и все былое». Но увидеть певицу живьем возможным не представлялось.

Это обстоятельство Клюев выяснил, проходя мимо и подергав металлическую ручку. Ручка оказалась крепкой; щеколда с обратной стороны еще крепче. Настойчиво постучать в дверь он собирался, но раздумал. Вместо этого, он влез на сундук и стукнул кулаком по медному тазу, висевшему на стене. Таз отозвался долгим звуком, похожим на «бу-у-ум». После чего из ближайшей двери высунулась голова тети Маши в бигуди и громко сказала:

– Я вот все твоей маме скажу.

На это он хотел громко свистнуть, но свистнуть у него не получилось, и он сказал:

– Я, теть Маш, по тазу не зря ударил. Хотите еще раз?

– Я вот тебе ударю!

– Зря вы так, теть Маш. Я же не просто так. Я из-за моей любви к музыке по тазу ударил.

Вскоре после встречи с головой тети Маши он снова пришел в кухню, где знакомое дневное солнце проглядывало сквозь ткань фиолетовых штанов. Трудно сказать, зачем там снова находился Бочкин. Видимо, чайник на газу грел.

С Петром Палычем он снова поздоровался, после чего совсем уж было из кухни ушел, однако в последний момент остановился и спросил:

– Как дела, Петр Палыч? Вы вашего «Декамерона» отвезли?

– Куда?

– В Теплую Страну Грез.

– А это где?

– Это если на трамвае ехать на самый дальний юг… от Москвы.

– Точно?

– Точно. Вы сами мне говорили.

– Нет, юный хозяин страны, пока не отвез.

– А почему?

– Полета фантазии не хватило, – негромко признался сосед.

– Ну раз такое дело, жду вас завтра в двенадцать ноль-ноль.

– И где же ты меня будешь ждать?

– У входа в чулан.

– В том конце коридора? – Бочкин показал рукой направо.

– Нет, в том. – Клюев показал рукой налево.

– А в чем приходить?

– В пиджаке.

– А что будем делать?

– Тренироваться.

– И как же мы будем тренироваться?

– Ну как… Как нормальные люди. Я вам буду картинку в книге показывать, а вы мне будете говорить, кто это такой на ней нарисован.

Состоялась ли тренировка или не состоялась, в чулане налево или в том, что направо – такая же неопределенная определенность, как и все остальное. Единственное, что известно – это, как всегда, то, что не очень известно, хотя теплые человеческие грезы могут что-нибудь иногда подсказать. И на деревянном коне с оторванным ухом не так уж трудно доскакать до того дня в том далеком августе, когда из окна на пятом этаже, несмотря на громкие, испуганные крики снизу, вылетел человек. Он был в лучшем своем пиджаке. К пиджаку были привязаны крылья. Но руки его не были сложены на груди. Они были крепко прижаты к нагрудному карману, чтобы из него в полете не вылетела металлическая расческа.

А по поводу «Пособия по воздухоплаванию» надо сказать, что оно, спустя много лет, превратилось совсем в другое пособие под названием странным и мифологическим – «Необычный случай с Петром Палычем». Приобрести его пока еще нигде нельзя, но говорят, что скоро будет можно.

Жизнь художника

Художник умер в четверг. За год до кончины он поселился в маленькой, как сундук, комнате с овальным окном, в самом конце коридора.

Фамилия художника была Печенкин.

Ни в одной книге Клюев не мог найти такой фамилии. Молчали о Печенкине газеты. В тот год Клюев впервые в жизни попросил маму выписать несколько газет. Она согласилась:

– Ну, ладно, давай выпишем. А вдруг не повредят?

Тем временем в мире творилось всякое. Какие-то вооруженные до зубов заграничные бандиты напали на страну вековых пальм и гигантских глиняных изваяний. Это отразилось в длинной квартире всплеском тоски и безверия. Всплеск оказался настолько сильным, что огромные фиолетовые штаны, висевшие на веревке в кухне, с этой веревки куда-то пропали. Соседи стали говорить, что это новый жилец их упер: «чтобы использовать в творчестве».

Правдой это было или нет, Клюев мог только догадываться. Однако из газет он уже знал, что талантливому художнику штаны не нужны: и так может жить.

Однажды Печенкин вошел в квартиру и, некоторое время походив в молчании по коридору, произнес:

– Совсем раздевают, сукины дети!

И с размаху ударил кулаком по тазу на стене.

На следующее утро он привел домой натурщицу. Точнее, какую-то тетю в телогрейке. В тот день Клюев хотел что-то нарисовать на бумаге, но вышло что-то странное. Он так и не смог определить, что у него получилось, и с чувством надежды на лучшее лег спать. Ночью кто-то брал его за руку и говорил:

– Не покушайтесь на страну изваяний!

Натурщица, которую привел Печенкин, кого-то ему напоминала. Кажется, он видел ее в кино. Или в жизни. Она представляла из себя женщину упитанную, жизнерадостную, но без передних зубов. Она мыла стаканы из-под томатного сока в кафе под тентом. Этот сок имел привкус железа. Мама запрещала Клюеву его пить. Она утверждала, что от этого сока в желудке могут появиться гвозди.