Коммунальные конфорки

Бабушка и дедушка выросли в традиционно больших еврейских семьях, у каждого было по пять братьев и сестер. Мой бедный папа терялся и путался в многочисленных маминых двоюродных братьях и сестрах. Очень часто их еще и звали одинаково, поэтому, говоря о ком-то из родни, обычно уточняли, чей именно это сын или дочка. Так, бабушка могла часами разговаривать по телефону с Любой Бориной или встретиться на Пестеля с Любой Галиной. А еще я очень долго думал, что Зина Картавая – это имя и фамилия. А на самом деле это прозвище приклеилось к милейшей и интеллигентной бабушкиной знакомой, страдавшей, увы, дефектом речи. Бедная Зина, сама того не желая и даже иногда не подозревая, являлась источником совершенно неожиданных словечек и целых выражений, которые пополняли из без того богатый дедушкин лексикон и передавались из уст в уста, превращаясь в крылатые фразы.

Так, туалет превратился из «интимного пространства» в «интимное просранство», все сказки начинались не словами «давным-давно», а «говным-говно», ну а верхом всего был знаменитый ленинградский поребрик, который благодаря косноязычию Зины к безграничной радости дедушки превратился в поеблик.

Дедушка готовился к приходу Зины заранее, из укромного места извлекалась специальная записная книжка. Зина, видя, что дедушка надевает очки и достает ручку, смущалась и картавила еще больше, и под общий хохот рождалась очередная цитата:

– Во’оны ка’кали и низко летали над землей.

Кто только не приходил и не жил у нас на Воинова! Многочисленные родственники, знакомые, друзья семьи и родственники друзей семьи. Возможно даже, что бабушка и дедушка не всех из них знали, но в силу гостеприимного характера никому не отказывали.

Посетив Ленинград, обогащенные впечатлениями от прикосновения к культурным ценностям и бабушкиными заготовками гости и родственники разъезжались по местам прописки. При этом некоторые, кисло приглашая к себе в гости, не оставляли правильного адреса и телефона.

После одного неудачного эксперимента, закончившегося ночевкой на вокзале в Вильнюсе, папа с мамой предпочитали или брать путевки, или даже жить на съемных квартирах дикарями, но ни от кого не зависеть.

В этом году они засобирались в Пицунду с друзьями. Отпуск пришелся на сентябрь, и в доме впервые прозвучало таинственное словосочетание «бархатный сезон».

Мне почему-то сразу представилось бабушкино панбархатное выходное платье. Я любил забираться с игрушечным биноклем в шкаф-рубку и становиться капитаном, ведущим корабль в штормовом море навстречу практически неминуемой гибели. Над головой раскачивались тяжелые иссиня-черные мягкие складки, которые в зависимости от игры моего воображения были то бурными волнами, то грозовыми тучами. Если прищурить глаза и долго вглядываться между створками шкафа, можно было увидеть в зеркале отражение хрустальной люстры, которое по форме напоминало никогда не заходящий Южный Крест. Если зажгли свет, значит, на горизонте скоро должен появиться долгожданный берег, скажем Кейптаун или Мельбурн, и можно будет наконец оставить капитанскую рубку и отправляться ужинать на камбуз, где бравого моряка ждут сырники или ленивые вареники со сметаной и вареньем.

На самом же деле бархатный сезон, который раньше приходился на весну, назван так вовсе не из-за темноты южной ночи, а в честь наплыва самой богатой и респектабельной публики после дешевого ситцевого и относительно фешенебельного шелкового сезона. Но мне до сих пор ближе моя версия о бархате густых сумерек. С годами воображение перелицевало бархатное платье в плотно запахнутый плащ Казановы, темная южная ночь превратилась в нашу версию венецианского маскарада с теми же элементами таинственности и порока, где обольстители местного разлива и залетные гастролеры обычно играют по заранее известным правилам. Все они под покровом южной ночи становятся или неженатыми, или находящимися в процессе развода, улики в виде обручальных колец оставляются дома под предлогом того, что их можно потерять в море или что на юге слишком жарко.

Мои же родители совершенно искренне стремились проводить отпуск вместе. Их можно было понять – все-таки им приходилось делить комнату в коммуналке со старшим и младшим поколениями. И хоть на ночь кровать мамы с папой деликатно отгораживалась ширмой, любой выезд за пределы дома превращался для них в медовый месяц.

Подготовка к отпуску всегда начиналась загодя, причем сборы папы и мамы были разные. Папа брал плавки, даже две пары, шорты и сандалии. И, с чувством выполненного долга, гордо, по-гагарински объявлял о своей полной готовности.

– И все? – ехидно спрашивала мама.

Он только пожимал плечами, искренне не понимая, зачем надо брать как минимум пять-шесть платьев, туфли на каблуках, без каблуков, с открытым и закрытым верхом, несколько шляпок на все случаи жизни, купальники, сарафаны, юбки, брюки и прочие ненужные с мужской точки зрения аксессуары.

Впрочем, он помалкивал, понимая, что сборы доставляют маме удовольствие и что наряжаться она планирует не для кого-нибудь, а для него.