Коммунисты

В Карвене Катрин Бокет, как обычно, сунула завтрак в карман Гаспару, пока он пил кофе. — Ничего не скажешь, богатое одеяло! — заметила она, взглянув на вчерашнюю покупку. Вчера, в четверг, впервые после воскресенья, была тревога, и Бокет не пошел на шахту. Все предыдущие дни работали нормально. А вчера, когда он трудился над укреплением погреба, в дверь постучали. Это оказались два английских солдата. В тот день Карвен кишмя кишел англичанами. Никто особенно не удивлялся, они торчали здесь всю зиму. И эти двое были даже старые знакомые: они стояли на квартире поблизости — один был длинный, тощий, а другой низенький, звали его Арчи. Французские солдаты всегда ворчали, что томми[659] слишком много платят, а посмотреть поближе — такие же они люди, как и мы грешные. Они выучились по-французски в Карвене, и речь их представляла дикую мешанину из английского языка и местного наречия. Проходя через Карвен, они зашли к Бокетам и предложили Катрин купить одеяло. Что это? Им деньги нужны? И просили-то всего двадцать франков. Гаспар сказал, что это военное имущество, — как бы потом не было неприятностей… Ничего не будет, одеяло их собственное. А зато какое одеяло! Таких здесь не увидишь, чисто шерстяное и шелковистое! Ясно было, что они не хотят таскать лишнюю тяжесть, а потом, в чужом месте спокойнее иметь при себе деньги. Что ни говори, а это дурной признак.

Итак, Гаспар, как обычно, еще в темноте с обушком на плече прошел через поселок, как обычно, переоделся, взял в ламповой шахтерскую лампу, пошел наверх ее проверить, вместе с остальными направился в спусковую, потом в клети спустился в штольню. Ух, какой ледяной ветер! Никогда к нему не привыкнешь. Бригада старалась шагать как можно быстрее, под землей надо было пройти около километра, и чем дальше, тем становилось теплее. Только очень быстро не зашагаешь: по коренному штреку[660] проложено два ряда рельсов для мотовозов[661], которые доставляют полные вагонетки[662], а возвращают пустые. На конечных пунктах стоят подручные, которые их принимают и отправляют обратно. Внизу штольня суживается, до прихода утренней смены вентиляционный механизм выключен, и здесь уже жарковато. Возле подручного, который стоит на погрузке, обычно дожидались тех, кто спускался в других клетях. Ждать приходилось минут десять-пятнадцать, так как штейгер или старший в забое всегда задерживался. Тут-то и начинались самые разговоры, тут каждый с пеной у рта отстаивал взгляды своей газеты. Но теперь газеты не приходили. В одной смене с Гаспаром работали поляки, их старались использовать против наших. Если пропадал инструмент — кирка, пика отбойного молотка[663] или же обушок, которые обычно прятали среди породы или за досками крепежного леса, штейгеры обязательно сваливали вину на поляков. И так уж унизительно, что со своим братом-горняком надо было держать ухо востро — из-за штрафов, — ведь за каждый пропавший или попорченный инструмент администрация отнимала у человека последний кусок хлеба. Это у них система — натравливать нас друг на друга… От штейгера только и слышишь, что про поляков! Это на руку администрации.

Гаспар разговорился с двумя поляками, оба худые, бледные, ей-богу, даже уголь на них кажется чернее! Один из поляков — парень лет двадцати — ухаживает за невесткиной двоюродной сестрой. По воскресеньям он надевает свой национальный костюм, весь расшитый, с широкими рукавами, и такую странную шапку. А вот и старший в забое, — все наверх, тревога! Бомба попала в шахту № 3 в Уаньи. Надо предупредить тех, что в забое… Пока товарищи спешат к выходу, Бокет обходит штольни, созывая уже приступивших к работе. Так он отшагал под землей не меньше двух километров… А когда выбрался на поверхность, ему представилось невообразимое зрелище.

Над лесом, со стороны Уаньи и Либеркура, поднималась, уходя клубами высоко в поднебесье, густая туча дыма, точно гигантский черный гриб. На окраине Карвена видны были и языки пламени. Несмотря на грохот бомбежки, возобновившейся со всех концов, люди стояли толпой и смотрели на дым. Гаспар наткнулся на брата, Феликса. У него жена родом оттуда, он бегал узнавать, что произошло. На вокзале в Либеркуре взорвался транспорт с боеприпасами, и огонь перекинулся на гудронный завод. Сегодня горняки уходили домой, как были, не приняв душа, черные от угля. У выхода их встретили неожиданным известием: шахта закрывается, начальство сбежало, работы больше нет! Позвольте, а жалованье? Все бросаются в контору. Толпа гудит. Гудят в небе самолеты. — Получай двести пятьдесят франков и устраивайся как знаешь. Мы-то что можем сказать?

Говорят, пол-Либеркура горит.