Коммунисты

Нет, Мари не слыхала этой истории. Ну, так слушай. Сент-Илер сопровождал Бонапарта в Египет, и остался там после его отъезда и убийства Клебера[711]. В 1801 году английский генерал Гутчинсон[712] разбил генерала Мену[713], осадил его войска в Александрии и заставил сдаться. Жофруа Сент-Илер в это время находился в Александрии, он был поглощен опытами по сравнительной зоологии. Случилось так, что в дни, предшествующие капитуляции, ему принесли редчайшую рыбу, обитательницу Нила, давнишнюю мечту, ученого; речь шла об электрическом соме, на котором Сент-Илер надеялся изучить законы соотношения электричества и жизненных функций организма. Он самозабвенно трудился над своим сомом, меж тем как англичане обстреливали из пушек город. И тут он узнал, что генерал Мену, подписывая капитуляцию, согласился под давлением победителей внести в нее пункт, по которому англичанам вместе с городом переходили все открытия проживающих здесь французских ученых и все их коллекции. Тогда Жофруа Сент-Илер явился к английскому парламентеру и заявил, что они, ученые, не капитулируют. И, как это ни было ужасно, все ученые дали слово в течение двух дней, предшествующих вступлению в Александрию войск Гутчинсона, уничтожить все свои коллекции, записи, материалы.

— Жофруа Сент-Илер, — добавил Жюль Баранже, — так и не узнал тайны нильского сома, которого местные туземцы зовут «громобоем». Что ж, по-твоему, нам сегодня дано право колебаться в выборе между наукой и нашим гражданским долгом?

Итак, Филипп, Изабелла и Франсуаза продолжали свое дело, которое в связи с усилением репрессий, конфискацией запасов бумаги, закрытием нелегальных типографий компартии стало еще более важным. Не ясно ли, что старый ученый решил таким образом искупить ошибку, совершенную им под влиянием друзей в августе 1939 года.

Филипп Борман, родом бельгиец, человек скромный, слабого здоровья, никак не предполагал, что его принадлежность к партии могла стать известна. Тем более, что в партию он вступил недавно, только в сороковом году. Вопреки убеждению Мари, в партию его вовлекла Изабелла, а не наоборот. А он уж, в свою очередь, воздействовал на Франсуазу, ибо Франсуаза не послушалась бы Изабеллы. Перед войной, во время дискуссии о роли науки, Филипп выступил против философа Жоржа Политцера[714], который был весьма ядовитым полемистом. Но в конце концов они даже подружились. Борман сотрудничал в «Энциклопедии» Монзи и, в известной мере, старался привлекать к участию в ней марксистов. Когда сегодня утром Филиппа вызвали к министру путей сообщения, он ломал голову, для чего бы он мог понадобиться Монзи. Сначала Филипп решил было пренебречь этим неожиданным приглашением, но потом подумал, что отказ может навлечь на него подозрение, за ним, чего доброго, будут следить, а это особенно неприятно сейчас, при работе с «Юманите», и скрепя сердце отправился на прием. Анатоль Монзи сразу приступил к делу. Министр заявил, что ему известны дружеские связи Бормана с Политцером. У него есть довольно деликатное поручение к философу. Министр понимал, что через мало знакомого человека обращаться не следует, — это могло бы лишь насторожить господина Политцера.

Имя Политцера пришло Монзи на ум потому, что в позапрошлую субботу к нему явилась жена Политцера вместе с делегацией по вопросу о политических заключенных. Он тогда спросил госпожу Политцер, что поделывает ее супруг, и она ответила, что он работает, как мобилизованный, в военном учреждении. Следовательно, Филипп Борман легко сможет его найти. Так вот, он, Монзи, ничего не предрешая, подумал… словом, подумал… — Ведь до войны, если не ошибаюсь, Политцер пользовался доверием руководителей партии…

Борман недовольно нахмурился, но это не остановило господина министра. Одним словом, Монзи конфиденциально попросил своего гостя переговорить с Политцером… если Политцер, конечно, может передать. А если нет, ничего не поделаешь…

Филипп ответил, что не может взять на себя такую миссию. Монзи настаивал. Пусть Борман сам судит о значении его просьбы. При этом министр рассчитывает на скромность своего собеседника и надеется, что его предложений не узнает никто, кроме тех, для кого они предназначены. Если Борман как честный человек со всей ответственностью сочтет, что не стоит передавать поручение тому, кому оно предназначается, ну, скажем, Политцеру, ничего не поделаешь — Монзи вынужден будет примириться. Это, в конце концов, дело совести. Он считает господина Бормана человеком умным и лояльным. И уверен, что не ошибается.