Коммунисты

Сесиль посмотрела на отца. Таков ее отец, и тот мир, в котором живет ее отец. Щеголь, в дорогом, безукоризненном белье. Завсегдатай лучших ресторанов. Крупный биржевик, страстный почитатель то Бержери, то полковника де ла Рока. Для своих интрижек нанимает небольшую квартирку где-то в Терне. Она поняла, что в его устах означает выражение «иметь любовника», должно быть, нечто во вкусе романов Поля Эрве[735], пьес Бернштейна[736]… Ей стало почти жаль отца, но, как обычно, протест, желание бросить вызов превозмогли все прочие соображения. Она ответила равнодушным тоном: — Есть ли любовник? Пока еще нет. Но у меня двое детей…

Если бы рядом с господином д’Эгрфейлем ударила молния, он не был бы так потрясен, как этим признанием. Он до того растерялся, что совершенно серьезно спросил: — Двое детей? От кого? — И вдруг оба они расхохотались до слез, как безумные. Наконец, Сесиль объяснила, в чем дело.

Она, так ненавидевшая ложь, сказала: — Это дочь и сын госпожи Гайяр, сестры маленького Жана, помнишь, друга нашего Никки. Госпожа Гайяр гостила в департаменте Нор у своих друзей, и сейчас отрезана от Парижа… дети остались без присмотра… — Конечно, господин д’Эгрфейль не очень-то понял причину этой непостижимой филантропии. Дожили… моя дочь в роли опекунши сирых и малолетних! Сначала брат ее горничной… теперь детишки каких-то мещан… Ну, ладно, пусть, если ей уж так нравится! — Забирай их с собой, им будет хорошо в Пергола, могут бегать в саду! — Надо признать, что с папиной стороны это очень мило. Вдруг Сесиль решила — довольно лжи: если она не рассказала отцу всей правды о детях, так ведь это не ее тайна. И Сесиль твердо ответила: — Нет, отец, мы не поедем на Юг. Не только из-за детей, а дело в том, что я жду… словом, жду письма…

Господин д’Эгрфейль уже поднялся с кресла и рассеянно вертел в пальцах маленькую пепельницу из цельного куска бирюзы, которую Фред привез из Ирана. При последних словах он резко обернулся. Так вот почему у нее заплаканные глаза. Он вдруг растрогался. Пробормотал: — Сесиль, крошка моя! — И обнял ее. Это признание вдруг приблизило к нему дочь, словно он почувствовал в ней такого же человека, как он сам, с такими же слабостями. Сесиль высвободилась из отцовских объятий. Она не была расположена к нежностям подобного рода… К тому же она и так сказала больше, чем нужно.

Ободренный молчанием дочери, господин д’Эгрфейль ораторствовал теперь один: — Ну, хорошо, но до каких же пор ты будешь ждать? Если он в Дюнкерке… Он в Дюнкерке? Эвакуация закончится в самый короткий срок… но нельзя поручиться, что все попадут в Англию. Еще две недели тому назад в Париже со дня на день ждали немцев. К счастью, они повернули к морю. А теперь дело ясное. Если только они не вздумают погрузиться на свои резиновые лодки и захватить Лондон! То, что было возможно две недели тому назад, когда мы еще располагали армией Бланшара, еще более возможно сейчас, когда мы ею не располагаем… А англичане, гуд бай, англичане! Но подумай хорошенько, ведь всего можно ждать. Придут немцы, ты как-нибудь устроишься, ты у нас девочка умная. Но перед их приходом будут опасные моменты… если армия отступит, правительство… В таких округах, как шестнадцатый, могут быть грабежи, кто поручится? Ты носишь достаточно известное имя, так что рассчитывать на любезность рабочих тебе не приходится!

Сесиль уже знала все эти соображения, слышала их сотни раз от разных людей. Она думала о Жане. Представляла себе загнанные к морю, окруженные неприятелем части, предмостные укрепления, морские бои… Нет никакой надежды, чтобы Жан вернулся. А отец толкует что-то о рабочих. И никакой возможности что-нибудь объяснить ему, никакой.

— Боже мой! — воскликнул д’Эгрфейль. — Уже половина двенадцатого, мне необходимо попасть в банк до перерыва. К сожалению, не могу с тобой позавтракать. Хочешь, я заеду к тебе около четырех, может быть, ты еще передумаешь?

* * *

Филипп Борман позвонил министру, чтобы условиться о свидании. Секретарь ответил, что господин министр примет господина Бормана в два часа. Филипп был в каком-то упоении с тех пор, как носил при себе эту бумагу. Рассеянно работал в лаборатории. Изабелла сердилась, и, как всегда в подобных случаях, дело кончилось ссорой с Франсуазой. Но ясно, Филипп в восторге. Он, видите ли, возомнил себя чуть ли не участником переговоров. — Запомни, ты просто курьер, — сурово сказала Изабелла. Но Франсуаза заступилась за Филиппа: — Что ты говоришь, опомнись! Ты видела декларацию? — Да, Изабелла видела декларацию. Но не Филипп же ее писал.

Словом, сегодня в два часа у него свидание с министром.