Коммунизм

Жалкий, бледный, совершенно потерянный, что не могло не порадовать меня, посол Эрефии мялся в полусотне метров от Мавзолея под прицелом двух автоматчиков. Я приветствовал его радушной и презрительной улыбкой.

— Куда же потерялся весь ваш былой лоск, Павел Вениаминович? — вопросил я, приближаясь к нему. Руки, естественно, не подавал.

— Я ищу возможности встретиться с вами, чтобы высказать настоятельный призыв остановить это безумие! — гордо выпалил он, пытаясь сохранять осанку и высокомерный взор.

Нет, Гринберг, не то. Жалок ты сейчас и ничтожен. Вошь ты вонючая, а никакой не посол. И почему я только с тобой разговариваю?

— Решение о казни террористов принято Верховным судом СССР. Вы же понимаете, что я не в силах его отменить.

— Но я знаю, что это ваше предложение.

— Знаете? От кого?

— Виталий Валерьевич, одумайтесь! Вы не понимаете, какой трагический эффект возымеет это действие. Публичная казнь — это же варварство, дикое средневековье! Российской Федерации придётся разорвать дипломатические отношения с Советским Союзом!

Я рассмеялся.

— Боюсь, боюсь! — вытирал выступившие от хохота на глазах слёзы. — Ох, и повеселили же вы меня. Вы ещё глупее, чем я думал. Да Советский Союз сам в ближайшие дни разорвёт отношения с капиталистической Россией. А вы, любезный, будете объявлены персоной нон грата и пинком под зад отправлены в вашу благословенную и загнивающую Россию.

— Но это не в ваших интересах!

— Нет, дорогой посол, вы определённо тупы. За вашу противоправную деятельность против советского государства вас, по правде говоря, нужно было тоже казнить. За создание шпионской агентурной сети, за всевозможные информационные и идеологические провокации. За Гарибальди, в конце концов, которому вы или ваши люди нашептали провокационную информацию, касающуюся моей жизни в России. Вы враг Советского народа. Скажите спасибо, что вы пользуетесь дипломатической неприкосновенностью, а то бы я лично разнёс ваш череп на куски. Впрочем, мы ещё подумаем, не наплевать ли на все дипломатические условности.

— Гарибальди? — изумился посол. — Провокация? Я не понимаю, о чём вы говорите. Я никогда не общался с этим человеком… Одумайтесь, Виталий! Всё это не закончится ничем хорошим. Посмотрите, во что вы превратились! Признаться, я недооценил вас. Вашу жажду власти и ваш фанатизм. Вы не человек, вы робот какой-то.

Я посчитал разговор законченным. Не надо его было и начинать.

— Гнать его взашей! — приказал солдатам. — Пинками, автоматами — чем угодно. Не стесняйтесь, этот человек того заслуживает.

Гарибальди стоял вторым с края. Уже без бинтов, но не менее уродливый. Лицо как таковое отсутствовало, лишь безобразная маска из обгоревшей и плохо зажившей кожи. Не моргая, он смотрел в мою сторону. Видимо, он просто не мог моргать, потому что сгорели веки. Почему-то я опасался увидеть на его лице некое подобие улыбки, или ещё хуже — ухмылки, но он был серьёзен. По крайней мере, так мне казалось. Я почувствовал себя намного увереннее и отвечал ему презрительно-испепеляющим взглядом. Ты должен сдохнуть, шептал я. Ты враг. Нас ничто не связывает. Тебе нет места в этом праведном мире.

После боя Кремлёвских курантов, обозначивших точное московское время, равное пятнадцати часам, экзекуторы приступили к казни. Я с некоторым недовольством отмечал нерасторопность этих парней: отобранные из солдат-срочников Кремлёвского полка, они явно стеснялись своих действий. Надо было маски им хоть на лица надеть, всё же по телевидению показывают. Телевизионных операторов работало здесь четыре человека: двое на самом помосте, ещё двое в непосредственной близости внизу. Это не считая операторов панорамных съемок и тех, кто снимал народ. Воодушевлённая толпа в колыхающихся волнах советских флажков растянулась на всю ширину Красной площади вдоль ГУМа. Прищуриваясь, я вглядывался в неё, пытаясь распознать настроение людей, и с удовольствием отмечал, что оно более чем положительное. Народ искренне поддерживал усилия власти по борьбе с терроризмом, народу нравилась наша жёсткость.

— А почему они на нас смотрят? — спросил вдруг меня, обернувшись, председатель ГКЧП Дробышев. Он имел в виду террористов. — Мы здесь не при чём, мы слуги народа. Они должны смотреть туда, на народ. Перед ним каяться.

И точно! Террористы должны принимать смерть, глядя в глаза простым людям, а не власти. Я тотчас же подозвал помощника.

— Быстро передать командиру экзекуционной команды: террористов развернуть лицом к народу! Живей, живей!

Тот умчался передавать приказ. Бандитов повернули к нам спинами. Вот так, мерзкий Гарибальди, сдохни лицом к людям. Пусть они полюбуются на твоё уродство.

Народ почему-то притих. То ли действительно ужаснулся от их противных морд, то ли жалость проснулась. Психологически это понятно: Робин Гуды всегда в чести у черни, но да эти шакалы отнюдь не Робин Гуды, да и советский народ категорически не чернь. Сейчас он справится с новыми и сложными эмоциями и твёрдо продемонстрирует опущенный вниз большой палец.