Коммунизм

Ими руководил мой старый друг и подчинённый Егор Бузин. После нашего прихода к власти он стал главкомом Воздушно-десантных войск. Эта высокая должность не помешала ему пойти на измену.

— Внимание, товарищи коммунисты! — объявил он с кривой усмешкой на губах. — Вы арестованы за противоправные действия по захвату государственной власти в СССР. Распоряжением генерального секретаря ЦК КПСС Григория Романова ваш Комитет объявлен преступным сборищем авантюристов и подлежит немедленному расформированию. По отношению к членам ГКЧП будет применена вся строгость советского закона. Немедленно сдать имеющее на руках оружие и проследовать в комфортабельные автобусы, которые доставят вас в не менее комфортабельные следственные изоляторы. Любое сопротивление будет жёстко подавлено.

Пришлось подчиниться. Нам связали руки, надели на головы бумажные пакеты и, бесцеремонно тыча в спины автоматами, вытолкали из Кремля по всем этим замысловатым коридорам и лестницам наружу, где так же грубо зашвырнули в автобусы.

Спустя какое-то время я оказался в одиночной камере неозвученного тюремного заведения. Как ни странно, я был спокоен. На стены не кидался и в дверь не колошматил. Видимо внутренне, сам того не осознавая, я был к чему-то подобному готов.

На следующий день меня стали навещать следователи. Было их почему-то много, не меньше четырёх, все крайне тупы, крайне неприятны и все лоснились от обильного потоотделения. Они расспрашивали меня о причинах, «побудивших решиться на государственный переворот», показывали центральные газеты, кишевшие броскими названиями вроде «Фашистская хунта арестована!», фотографиями вернувшихся к исполнению своих непосредственных обязанностей членов ЦК, причём в обнимку с самим Романовым, распоряжениями в очередной раз активизировавшего руководящую деятельность Григория Васильевича и бравыми отчётами с мест о ликвидации последствий правления хунты.

Там же, в газетах, я узнал, почему мы стали вдруг фашистской хунтой. Оказывается, по версии центральных советских газет, переворот был совершён в день рождения Гитлера, а наша жестокость по отношению к инакомыслящим была сродни политики фашистской Германии в годы Второй мировой.

Со следователями я общался неохотно и на большинство вопросов отвечать отказывался.

Через полгода состоялся суд. Мы, члены ГКЧП, предстали на нём в несколько усечённом составе: трое из нас, включая председателя, предельно честного и бескомпромиссного генерала Дробышева, пребывая под следствием, в камерах покончили жизнь самоубийством. Как-то раз и меня посетило отчётливое желание распустить носки и соорудить из них петельку, чтобы гордо расстаться с этим подлым миром, в котором я, неравнодушный и свято верящий в возможность вселенской справедливости человек, оказался вдруг в роли загнанного и презираемого зверя. Слабость длилась недолго, лишь пару минут. Я сумел обуздать эмоции и отогнать это гнусное наваждение. Я не проигравший. Я победитель. Ещё ничего не решено, ещё ничего не закончилось. Борьба продолжается — продолжается до тех пор, пока ты жив. Я буду бороться за свой коммунизм и свой Советский Союз до последнего вздоха.

И даже когда сиплый голос мерзкого судьи с бегающими глазками томно назвал моё имя и определил приговор — «Смертная казнь!» — я не испытал никаких эмоций. Что жизнь, что смерть, если ты знаешь, к чему стремиться и за что бороться? Если уверен, что годы, отданные справедливой борьбе, были волнительны и прекрасны?

Глава двадцатая: Адам и Ева

Я шёл и шёл по коридору, а выстрел всё не раздавался. Один поворот, второй, третий… Что же они тянут, начинал я злиться. Что же это за издевательство над приговорённым к высшей мере?

А выстрел так и не прозвучал. Открылась массивная железная дверь, меня ввели в просторное помещение, по периметру которого стояли, с любопытством взирая на меня, несколько человек, большинство из которых — в белых халатах. Меж ними значились серьёзные товарищи в военной и гражданской форме. В одном из них я узнал Горбунова — ссыкло вонючее, он растворился в воздухе едва мы взяли власть в свои руки. А теперь вновь воскрес.

Меня подвели к большому, причудливому агрегату с серебристым саркофагом в центре конструкции и стали измерять давление, пульс и проверять зрачковый эффект. Агрегат, к моему немалому удивлению, один в один напоминал тот, в каком меня переместили из России в Союз. Ещё один такой же стоял метрах в десяти поодаль. Похожие процедуры проходила перед ним нечёсаная и страшноватая тётка с немытыми, всколоченными волосами и в идентичной с моей светло-розовой робе смертника. Я почувствовал в груди непонятное волнение.

— Это что, межпространственная машина? — решил я задать вопрос одному из докторов, тому, что светил мне в глаза миниатюрным фонариком.

— Совершенно верно! — радостно и дружелюбно отозвался тот.

— Как же это понимать, вы отправляете меня обратно в Россию?