Комната бабочек

Склонность к играм, по крайней мере, улучшила мнение других девочек обо мне, справедливо считавших меня слишком увлеченной учебой и прозвавших «Зубрилой». Так же, как они не понимали моего интереса к науке, я не могла понять, почему они не пользовались возможностями получать знания, которые ежедневно щедро предоставлялись нам. Как же замечательно было слушать учителей, готовых поделиться с нами новыми научными достижениями, особенно после долгого обучения тому, что я большей частью уже и так знала из освященной вековой мудростью «Британской энциклопедии» (бабуля, разумеется, верно говорила о том, что мисс Бреннан становилось все труднее угнаться за мной). Я привыкла быть единственным в семье, странным для окружающих ребенком, даже когда приобщилась к кругу Кэти и других моих корнуоллских друзей, поэтому то, что девочки в новой школе обычно смотрели на меня настороженно, обижало меня не так уж сильно. Помогло мне и то, что среди моих однолеток имелась еще одна странная девочка, страстно обожавшая танцы. В общем, наши пристрастия создали между нами своеобразную связь.

Как говорится, подобное притягивает подобное, однако, помимо нашей воображаемой общей странности, Эстель Симонс, даже если бы постаралась, не смогла бы стать похожей на меня. Если я обогнала ростом одноклассниц и считала себя крепко сбитой и довольно некрасивой, то Эстель обладала субтильной изящной фигуркой и даже своей походкой напоминала летящую по легкому ветру тростинку. Вдобавок, она имела густую гриву блестящих светлых волос и большие ярко-синие с зеленоватым отливом глаза. Если я проводила все свободное время в библиотеке, то Эстель пропадала в гимнастическом зале, упражняясь перед зеркалом в батманах и фуэте. Она сообщила мне, что родилась в «богемной» семье; ее мать была актрисой, а отец – знаменитым писателем-романистом.

– Меня отправили сюда, потому что моя мать вечно ездит на гастроли, а Пупс, мой отец, вечно корпит над своими рукописями, в общем, я стояла у них попрек дороги, – заключила Эстель, с прагматичным видом пожав плечами.

Она также сообщила мне по секрету, что мечтает стать такой же знаменитой балериной, как Марго Фонтейн[25], я о ней никогда не слышала, но Эстель говорила о ней приглушенным голосом и с восторженным придыханием. Из-за одержимости танцами у Эстель оставалось мало времени на классные задания, поэтому я старалась по возможности делать эти задания за нее, не забывая добавлять в них грамматические и орфографические ошибки, чтобы они сошли за ее работу. Наряду с эфемерными физическими данными Эстель обладала соответствующей им фантастической индивидуальностью, словно «не от мира сего».

– Ты такая умная, Поузи, – со вздохом изрекла она, когда я вручила ей ее рабочую тетрадь по математике. – Жаль, что у меня нет таких мозгов, как у тебя.

– Лично я думаю, что нужно много мозгов, чтобы запомнить все твои бесконечные затейливые арабески и батманы.

– О, это же так просто; мое тело само знает, как двигаться, может, это слегка похоже на то, как твой мозг узнает ответы на уравнения. Каждому человеку, понимаешь ли, дается свой уникальный талант. Мы все чем-то одарены свыше.

Чем глубже я узнавала Эстель, тем яснее понимала, что ее неуспеваемость на уроках объясняется лишь тем, что они ее не интересовали, поскольку она явилась в этот мир с поистине острым умом – и гораздо большей склонностью к философии, чем я. Для меня лопата была просто лопатой, а Эстель могла наполнить любую вещь оригинальным волшебным смыслом. Она навеяла мне воспоминания о тех днях, когда папа называл меня «Принцессой фей» того королевства, где сам он был Королем, и я поняла, что с возрастом, видимо, растеряла веру в волшебство.

Миновали осень и зима, мы все вернулись в школу на летний триместр, и однажды мы с Эстель лежали под тенистым дубом, делясь секретами.

– Ты много думаешь о мальчиках? – спросила меня Эстель.

– Нет, – честно ответила я.

– Ну, ты же собираешься когда-нибудь выйти замуж?

– Никогда не думала об этом, вероятно, потому, что не могу представить, какому мальчику я могу понравиться. Я же не такая красивая и женственная, как ты, Эстель.

Я глянула на свои бледные веснушчатые ноги, подумав, что они напоминают ствол дерева, под которым мы расположились, а потом перевела взгляд на идеальные ножки Эстель, красиво сужавшиеся к паре тонких изящных лодыжек, именно таких, по словам маман, какие обожают мужчины. (Она, естественно, обладала ими, в отличие от ее дочери.)

– Ах, Поузи, зачем ты говоришь о себе такие глупости?! У тебя крепкое, спортивное тело, ни грамма жира, роскошная, как осенняя листва, шевелюра и очаровательные огромные карие глаза, – укорила меня Эстель. – И помимо всего этого, безусловно, твой великолепный ум, достойный любого мужчины.