Читаем Комната чудес полностью

Комната чудес

Заказ у нас принял официант, ни слова не говоривший по-английски. Мы просто ткнули пальцем в непонятные значки в меню. Официант задал нам пару вопросов, пытаясь уточнить, что именно нам угодно. Он казался удивленным – разумеется, удивленным по-японски, то есть почти ничем не выдал своего удивления. Разумеется, мы ничего не поняли и только глупо кивали, хихикая как две суетливые курицы. Я чувствовала себя Обеликсом в ожидании обеда у повара титанов Манекенпикса[7] и внутренне готовилась к очередному подвигу, придуманному моим сыном.

Вскоре у нас на столе появились суши с разной рыбой и всякими головоногими. Мы опознали: лосося, тунца, угря, икру (но вот чью?) и что-то вроде осьминога. Мы не опознали: кисловатую белую рыбу и липких моллюсков. Потом нам принесли бульон с лапшой – вроде бы это называется удон, – где, кроме прочего, плавали креветки, жаренные в кляре, неизвестного происхождения овощи, жареный тофу и водоросли. До сих пор все шло хорошо. Потом нам подали рис. Сначала мы подумали, что это просто гарнир, но, приглядевшись, обнаружили, что он перемешан с микроскопическими рыбками, зажаренными целиком, вместе с глазами. Мать издала протестующий вопль, но мы, морщась и кривясь, все съели (с хрустом, потому что рыбки реально хрустели на зубах).

Но главный удар нам нанес шеф-повар, который лично явился из кухни, неся в левой руке живую каракатицу, а в правой – огромный нож. Нам тут же расхотелось смеяться. Шеф громко обратился к нам с целой тирадой, смысл который остался для нас тайной, после чего шмякнул животное на деревянную доску и умело разрезал на тонкие прозрачные полоски, наполнив ими две плошки. Мама отвела глаза в сторону. Я хмыкнула и сказала, что раз уж она ест живых устриц, то вполне может попробовать «почти живую» каракатицу. Шеф так и стоял над нами. Мы его поблагодарили, но он все не уходил – ждал, чтобы мы попробовали. Что было делать? Я схватила камеру и как раз успела запечатлеть, как мать, подавляя рвотный рефлекс, подносит ко рту вилку с ломтиком трепещущей каракатицы.

Запив все это небольшим количеством саке, мы спустили несколько тысяч иен (несколько десятков евро) в окутанном сигаретным дымом салоне патинко – своего рода казино, переполненном и заставленном игровыми автоматами, которые мигали огнями и оглушительно грохотали, маня к себе массы тружеников, жаждущих впрыснуть немного адреналина в свою пресную жизнь. В завершение нашего загула в Синдзюку мы пошли в ресторан «Робот», выпили пива с васаби и посмотрели представление – нечто среднее между сериалом «Супер Сэнтай» под экстази, картонной пародией на американский мюзикл и болливудским шоу с песнями и плясками, едва не прикончившими наши барабанные перепонки.

Вернувшись в Сибуя, мы с компанией сильно нетрезвых японцев закатились в караоке-бар, где дали свой последний бой, напялив дурацкие костюмы и изображая из себя участниц Евровидения.

В отель мне пришлось вести мать под ручку – передвигаться самостоятельно она была не в состоянии. Портье встретил нас улыбкой, в которой угадывалось легкое беспокойство.

– Everything’s fine, don’t worry. Good night[8].

Часы показывали четыре часа утра. Я уложила маму в постель, сняла с нее туфли и несуразную наколку. В последний раз постояла у окна и тоже легла.

В стремлении пробудить от сна своего сына я заснула как маленькая девочка, прижавшись к маминому боку.