Комната на Марсе

Я говорила, что зэчки с готовностью участвуют в расправе друг над другом, но так бывает не всегда. Кое-кто из нас в тот день помог рожавшей. Джонс сказала всем сидеть на месте и ждать врачей. Но Фернандес встала и подошла к девушке, чтобы помочь ей, хотя в автобусе она орала на нее. Я тоже встала и пошла к ней. Так я могла оторваться от Лоры Липп. И мне было невыносимо смотреть, как мучилась эта бедняжка. Она кричала от боли. Мы с Фернандес взяли ее за руки. Конан тем временем удерживал Джонс и других полицейских. Они распылили газ ему в лицо, но он только больше рассвирепел и уложил Джонс на пол. Зазвучал сигнал тревоги. Я успокаивала девушку. Напоминала ей дышать. Но она все время говорила «нет», словно не хотела рожать, словно могла предотвратить будущее, врывавшееся в ее жизнь. К нам сбегались копы. Четверо из них накинулись на Конана.

Я повторяла девушке, что все будет в порядке. Это были пустые слова, ведь она была в тюрьме, но я успокаивала ее, как только могла, пока копы не оттащили меня от нее и не усмирили. К рожавшей они не притронулись; она осталась одна, крича от боли.

Фернандес, как и Конан, была не робкого десятка. Ей тоже распылили газ в лицо, но она как будто даже не поморщилась. Она упиралась, пока ее не приложили электрошокером, после чего запихнули в одиночку.

Меня тоже посадили в одиночку. Там было тесно, и мне пришлось пригнуть голову. Я чувствовала себя одной из тех индеек в клетках. А Конан вообще с трудом мог повернуться. Конан в клетке – это даже хуже, чем Конан в халате. Это была гора мышц, объятая злобой. Нас троих ждал карцер.

Мой первый день в тюрьме, а я уже запорола право на УДО через тридцать семь лет.

Когда пришли врачи, было уже поздно двигать девушку – схватки шли полным ходом. Она родила прямо в приемном блоке. Крик младенца отразился эхом от бетонных стен, пронзительно утверждая свое право на жизнь.

Рождение ребенка должно приносить радость. Но здесь было некому радоваться. Мать была в руках государства, как и младенец, и они могли рассчитывать только на милость бюрократической машины. Надзиратели считали это смешным – у них в тюрьме завелся младенец. Это было против всяких правил. Младенец был контрабандой.

Джонс качала головой, словно это рождение в ее блоке стало еще одним примером или подтверждением нашей неспособности жить в обществе. Врачи положили девушку на носилки. Она попросила взять ребенка, но ее слова остались без внимания, а врач, державший новорожденного, отстранил его подальше от себя, словно пакет с мусором.

Мой Джексон родился в главной больнице Сан-Франциско, где обязаны принимать даже без страховки. Медсестра положила его мне на грудь, и он посмотрел на меня, мокрое дикое существо, выползшее из болота, такое глазастое, внимательное, и в его крике не было истерики, это была не жалоба, а настоятельный вопрос: «Ты здесь? Ты здесь ради меня?»

Я тоже плакала и говорила ему: «Я здесь. Вот я, здесь». Медсестра помыла его и положила в чистый пластиковый ящик, и всю ночь к нему подходили разные медсестры и прочий персонал – они тыкали его, кололи и всячески тревожили. Я была рядом, как и обещала, но я не могла защитить его.

Отцом Джексона был вышибала из «Бешеного коня», клуба на той же улице, что и «Комната на Марсе», в котором я тоже иногда работала. В тот вечер, когда родился его сын, он зависал с друзьями, вместо того чтобы торчать со мной в дурацкой больничной палате, в которой лежала еще одна женщина, также без спутника, и всю ночь смотрела телевизор.

Всякий раз, как ко мне домой наведывался папа Джексона в первые дни и недели после его рождения, я орала на него, что он раздолбай, как оно и было, так что он перестал приходить. Я не хотела, чтобы он мешал мне, но, когда я узнала, что он умер от передоза, я не могла смотреть на маленького несчастного Джексона без досады.

Он лишился своего непутевого папочки. У него оставался только один человек в этой жизни. Он вертел головкой, пристально глядя на меня в изумлении блестящими голубыми глазищами, в облаке топорщившихся во все стороны волосиков, и не знал, что потерял отца. Он знал только меня. Я была для него всем.

В то время я жила в приличном районе. Но, когда Джексону было три месяца, мой домовладелец продал дом. Новые владельцы выселили жильцов, чтобы поднять квартплату. Город менялся. Цены на жилье росли. Мне оставалось либо переехать к маме, которая мне этого не предлагала, вероятно, потому, что мы все время ссорились и она устала от меня, либо перебраться в Тендерлойн, где еще можно было снять приличную студию, если тебе не претила тамошняя атмосфера. Я переехала на Тэйлор-стрит. Поближе к Еве, как я думала. Я вернулась к работе в «Комнате на Марсе» и стала платить новой соседке, чтобы она смотрела за Джексоном. У соседки была трехлетняя дочка, и она была в похожей ситуации. Мать-одиночка без денег. Джексон почти все время был с ней, особенно после того, как я стала встречаться с Джимми Дарлингом.