Он был молод, красив, влюблен в молодую английскую леди с приличным состоянием и очень счастлив, потому что собирался жениться на ней. Вот я и должен был поехать с ними в свадебное путешествие. Он снял на три жарких месяца (дело было в начале лета) старый дом на Ривьере, неподалеку от моего родного города Генуи, по пути из Италии в Ниццу. Не знаю ли я этот дом? Да, ответил я, знаю хорошо. Старый палаццо с большим садом. Дом пустоватый, довольно мрачный, темный — деревья близко подступают к окнам, — но просторный, старинный, величественный, и на самом берегу. Джентльмен сказал, что ему точно так и описывали, и он-де доволен, что я знаю дом. Мебели мало, но ведь так во всех старинных дворцах. А что мрачноват, так он ведь снял больше ради сада: вместе с госпожой они будут в летнюю жару отдыхать в тени.
«Значит, все будет хорошо, Баттиста?» — спросил он меня. «Не сомневайтесь, signore: очень хорошо».
Была у нас для нашей поездки легкая карета, недавно сделанная на заказ и во всех смыслах совершенная. Все у нас было совершенное, и не было ни в чем недостатка. Состоялась свадьба. Молодые были счастливы. Счастлив был и я, что все складывается просто великолепно, что у меня такое хорошее место, что едем мы в мой родной город и что в дороге, сидя на запятках, я учу моему родному языку служанку, la bella Carolina[33]
, у которой в сердце был веселый смех, юную розовую Каролину.Время летело, но я видел — прошу вас, слушайте внимательно (здесь проводник приглушил голос), — порой моя госпожа становилась задумчива: странно задумчива, пугливо задумчива, как бывает с несчастными людьми. Будто ее охватывала сумрачная, непонятная тревога. Кажется, я начал это замечать, когда сам шагал в гору рядом с каретой, а господин уходил вперед. Во всяком случае, я помню, что это поразило мой ум однажды вечером на юге Франции, когда госпожа подозвала меня, чтобы я подозвал господина. И он воротился, долго шел рядом и говорил ей ласковые, ободряющие слова, взяв за руку и положив свою руку вместе с ее рукой на раскрытое оконце кареты. Он то и дело весело смеялся, как будто хотел от чего-то ее отвлечь. Потом и она начала понемногу смеяться, и все тогда снова пошло по-хорошему.
Меня разбирало любопытство. Я спрашивал la bella Carolina, миловидную маленькую горничную, что с госпожой: не больна ли она? — Нет. — Не в духе? — Нет. — Боится дурной дороги или разбойников? — Нет. — И это становилось тем более загадочным, что хорошенькая горничная, отвечая, не смотрела на меня, а начинала вдруг любоваться видом.
Но настал день, когда она объяснила мне тайну.
— Если вам непременно нужно это знать, — сказала Каролина, — так вот: я кое-что подслушала и поняла так, что госпожу что-то преследует.
— Как это — «преследует»?
— Преследует сон.
— Какой сон?
— Сон о лице. Понимаете, перед свадьбой она три ночи кряду видела во сне лицо — всегда одно и то же, и только лицо.
— Страшное?
— Нет. Смуглое лицо необыкновенного человека в черном, с черными волосами и седыми усами — красивого мужчины, но только замкнутого с виду и загадочного. Никогда в жизни она этого лица не видела, и даже похожего не видела никогда. Во сне его обладатель ничего не делал, только пристально смотрел на нее из темноты.
— Сон потом повторялся?
— Ни разу больше. Ее смущает само воспоминание о нем.
— А почему?
Каролина покачала головой.
— То же спрашивал и господин. Она не знает. Ей самой непонятно почему. Но я слышала, как она ему говорила — вчера вечером! — что если найдет то лицо на одном из портретов в нашем итальянском доме (а она боится, что найдет), то, кажется, не вынесет этого.
Честное слово, я после этого не мог думать без страха о нашем скором прибытии в старый палаццо: а ну как там на самом деле окажется такой портрет… и принесет несчастье? Я знал: портретов там очень много, — и когда мы подъехали ближе к месту, мне уже хотелось, чтобы всю картинную галерею поглотил кратер Везувия. А тут еще, как нарочно, когда мы добрались до этой части Ривьеры, уже стемнело, приближалась гроза. Гром же в моем городе и его окрестностях, когда пойдет раскатываться между высокими холмами, грохочет так, что ящерицы, точно с перепугу, выбегают из щелей в обвалившейся каменной ограде сада и забиваются обратно; лягушки оглушают своим кваканьем, ветер ревет. А уже молнии… клянусь телом Сан-Лоренцо, в жизни я не видел таких молний!