Комната шепотов

– Если вы можете наблюдать за лестницей с помощью камер, то это может делать и хакер, который увидит, как вы убегаете. Чем проще устроено убежище или тайный проход, тем труднее их выявить. Они проектируются так, чтобы никто не мог их обнаружить – по крайней мере, случайно. Воспользоваться ими может только тот, кому они были нужны изначально.

Наступили сумерки, с океана подул ветерок, поднимавшийся вдоль склона холма, и пальмовые ветви зашуршали, словно оплакивая уход света.

– Я верю в то, что мне рассказывали, – сказала Джейн. – А мне говорили, что я могу попасть по лестнице на восьмой или десятый этажи. Но не на девятый. Дверь на девятый пришлось бы взрывать с помощью С-4. После этого появиться там незаметно будет затруднительно.

– Д. Д. Майкл живет на девятом. Вы сказали, что десятый и восьмой отведены под систему охраны. Что именно это означает?

– Вам это знать ни к чему. Я собираюсь подняться на восьмой этаж. Если я проберусь туда живой, мне нужно будет как-то подняться на девятый этаж с восьмого. Появиться оттуда, откуда он никого не ждет.

Уилсон несколько секунд молча глядел на нее.

– Все, что говорят о вас в новостях, – вранье, да?

– По большей части. Мне приходилось убивать, да, но только ради самообороны. В новостях нет ни слова о самообороне.

– А что это вообще за история? – Фошер поднял руку, как бы призывая самого себя к молчанию. – Да, хорошо, мне это знать ни к чему. – Он вновь повернулся к экрану. – Давайте попробуем найти то, что вам нужно.

19

К вечеру понедельника Джейн приобрела новое оружие – у Джона и Джуди Уайт. Официально они звались Питом и Лоис Джонс, выдавали себя за сирийских беженцев – хотя, вероятно, никогда не бывали в Сирии – и жили в Резеде, в доме со множеством садовых гномов: бабушка и дедушка, гордящиеся несуществующими внуками. Джейн купила два пистолета «хеклер-кох компакт» с полимерным корпусом и магазином на девять патронов сорок пятого калибра, располагавшихся в полушахматном порядке, с пластмассовыми крышками для более удобного захвата. К ним прилагались глушители. Еще она взяла дополнительные магазины, коробки с патронами и новую наплечную оснастку с вращающимися разъемами и замшевой кобурой. Несмотря на опасность утратить свободу движений из-за большого веса амуниции, она купила также боевой ремень «Гулд энд Гудрич», с липучками для крепления и подвешивания нужных вещей.

На сей раз фигуристая Лоис надела не розовый спортивный костюм в обтяжку, а багряный. На ногтях – желтый лак вместо прежнего зеленого. К шести кольцам с огромными бриллиантами прибавилось седьмое.

Перед уходом, уже стоя на пороге, Джейн не выдержала и сказала:

– Берни Ригговиц из «Лучших волос» просил передать, что вы выпускаете первоклассный продукт.

– Русские волосы, – сказала Лоис между двумя затяжками.

– Это правда?

– Лучшие волосы в мире.

– Я этого не знала.

– Нельзя только пользоваться чернобыльскими волосами.

– Из-за близости атомной станции?

Лоис выпустила облачко дыма, сняла пылинку с кончика языка, рассмотрела ее и сказала:

– Это не случайность. Там была не просто атомная станция.

Уверенный вид женщины наводил на мысль, что она говорит со знанием дела, а не повторяет фантазии желтой прессы.

– Не атомная станция и не случайность? Что тогда?

Черные глаза прищурились, и в них блеснуло отражение такой суровой и холодной души, что эта женщина больше не выглядела комично, ни на йоту, даже несмотря на кричащий спортивный костюм, вульгарный лак для ногтей и переизбыток колец.

– Чернобыль для вас не значит ничего. Уходите. Идите туда, куда собирались. Хотите умереть – идите и умирайте.

И она захлопнула дверь перед лицом Джейн.

20

Вечер понедельника. Десять часов. Джейн выбрала мотель в пригороде Сан-Франциско: десять лет назад этот район был вполне пристойным, а теперь пришел в упадок. Держа сумки и свертки с вещами, имевшими разве что воображаемую ценность, бездомные (алкоголики, наркоманы, умственно отсталые, а также вполне разумные и трезвые бедняки) во множестве толклись у потемневших дверей закрытых магазинов, в расселинах живых изгородей близлежащего сквера, между мусорными бачками и в проулках. В гнойной ночи раздавался и стихал звук полицейских сирен, перемежаясь с пронзительным смехом. Кто-то пьяным голосом пел старую песню Джима Гроса «Time in a Bottle»[54], но вдруг пение прекратилось, словно исполнителя заставили замолчать при помощи удара.

Джейн решила лечь, не раздеваясь, а в одиннадцать часов поднялась из-за детского плача. Это был непрерывный низкий звук – не капризный рев, а проявление страданий и непреходящей душевной боли, которую кто-нибудь из взрослых должен был смягчить словами или нежным прикосновением. Но плач все продолжался и продолжался. Поначалу Джейн подумала, что вопль раздается в одном из соседних номеров, но, постояв у обеих стен и послушав, поняла, что ошиблась.