Комната влюбленных

Наконец они вошли в просторный, заставленный книжными полками кабинет. Большой стол был весь завален рукописями, окно выходило на площадь, которую они только что пересекли. Волчок застыл в дверях и ошеломленно оглядывался. Он понял, что это ее кабинет.

— Заходи. Садись, — промолвила она бесстрастно и указала на кресло у стола. Он смущенно сел. — Я бы предложила тебе чаю, — начала она, — но заварка кончилась, и мне, честно говоря, неохота возиться. Виски подойдет?

Волчок кивнул, глядя на нее пустым, беспомощным, заискивающим взглядом, взглядом человека, который перестал даже делать вид, что он хозяин своей судьбы. Да, виски подойдет. Он взял стакан и сам не заметил, как выпил. Момоко снова подлила, даже не спросив, затем села за свой рабочий стол.

— Итак… — Момоко блеснула на него своими сине-зелеными глазами, — Тебе не нравятся чувства, которые ты носил в себе все эти годы?

— Нет. — Волчок подался вперед, вдыхая смесь из запахов виски, лосьона после бритья и едва уловимого аромата духов Момоко.

Он снова приложился к стакану.

— И ты думал поделиться ими со мной? Да?

Волчок хотел было ответить, но ответа не требовалось, а Момоко все не сводила с него глаз, так что ему даже страшно стало.

— Так ты думал, что поведаешь мне про эти чувства, а я скажу, мол, все хорошо и у меня все в порядке? Что это было давно, что жизнь с тех пор наладилась — и ты можешь сбросить с души бремя этих чувств и жить в свое удовольствие?

Теперь Момоко смотрела на свой стол, вертя в руках медное пресс-папье с тремя мудрыми обезьянками, и медленно качала головой. Запах вареного риса, холодный воздух комнаты Йоши, разбросанные но полу фотографии, все эти вопросы, что он выкрикивал ей в лицо с пеной у рта, и та единственная пощечина, и кровь на ее губах, и тихие, жалкие слова любви — любви, боже правый, — которые он на нее обрушил потом, — все вернулось. «Я», «она», «он», «мы» снова стали частью их жизни. Расстояние исчезло. Момоко продолжала, даже не взглянув на него:

— Послушай, Волчок. Все не так. — Она вскинула голову, и пролитые в прошлой жизни слезы жгли ей глаза. — Моя жизнь не наладилась.

Волчок уставился на ковер, не смея поднять глаз, пока Момоко не грохнула об стол пресс-папье. Будто прозвучал выстрел. Волчок вздрогнул; виски выплеснулся из стакана прямо ему на туфли. Он поднял взгляд и увидел ее осуждающие глаза.

— Ты приходишь сюда со своими чувствами. — Ее голос дрожал, а пальцы крепко сжимали пресс-папье, — Ты хоть понимаешь, сколько зла причинил? — Она утерла слезы. Аккуратно заколотые с утра волосы упали на лицо. — Я думала об этом из года в год. А ведь все эти годы я могла прожить свободно, незабываемо, это могли быть прекрасные годы. Но ты их у меня отнял. Все это время я пыталась оправиться от причиненного тобою зла. Все вокруг смеялись, шутили и занимались всякой ерундой, а я шаг за шагом восстанавливала свою жизнь… Целая жизнь, моя непрожитая жизнь… Кто, кто мне теперь ее вернет?

В комнате повисла тишина.

— Ты разрушил ее. Разрушил, понимаешь? — Она опять бросила пресс-папье, еще один выстрел прогремел в тишине кабинета. Выбившись из сил и выместив ярость, она наконец утерла слезы и уставилась на него. — Мы не можем взять и вернуть все обратно, не можем изменить прошлое. Все кончено. О да, у меня все хорошо. Сейчас уже хорошо. Я справилась. Но знай и не надейся забыть: то, что ты сделал, Волчок, никуда не денется. Поэтому не приходи ко мне со своими чувствами. Мне своих хватает.

Она тяжело опустилась на стул, будто выплеснула нечто столь важное, что все ее тело осталось опустошенным, разбитым. Но она наконец-то сказала это и теперь могла оставить это в прошлом. Момоко глубоко дышала, как после невероятного напряжения сил.

Последовало долгое, мучительное молчание. Она понемногу успокоилась, дыхание вновь стало ровным, и она тихо кивнула:

— О да. Я справилась. Но едва-едва.

— Как ты, должно быть, меня ненавидишь, — почти прошептал он ей в ответ.

Она слабо улыбнулась:

— Я давно перестала тебя ненавидеть, Волчок. И любить тоже. — Она медленно открыла бутылку с виски, затем протянула ее Волчку, но тот покачал головой, — Ну а ты… — спросила она с горькой улыбкой, — ты всем доволен? Все у тебя хорошо? По твоему виду не скажешь. — Она отвела взгляд и покачала головой. — Ох, Волчок.

Снова повисло долгое, почти бесконечное молчание. Было ясно, что это конец всему, а не просто пауза в разговоре. Волчок все ждал, когда она продолжит, но она молчала. Может, ему просто уйти? Поставить стакан, быстро кивнуть и пойти, пробираясь но темному коридору, на шум того, другого, мира? Он уже собрался встать и вдруг заметил, что она изо всех сил сжимает и разжимает кулак. Так она ждет, ждет его ответа.

Он начал нерешительно и тем не менее нашел в себе силы произнести слова, которые мысленно твердил из года в год, никогда не надеясь сказать их вслух. Конечно, эта неотрепетированная речь с самого начала прозвучала не так, как он некогда задумал.

— Возможно, сейчас это уже не важно. Что бы я ни сказал, это уже не важно.