Компаньонка

Говорю ей с набитым ртом: «Давай сейчас пойдем и сопрем афишу про карликов-акробатов. А что, в самом деле, она существует? На этом шикарном корабле может быть такая трагичная афиша?»

— Ты пьяна, — вздыхает она, а голос ее почему-то постепенно удаляется. — Ты пьешь и несешь чушь, потому что тебе в голову засела эта гадость, и ты страдаешь из-за нее.

Откладываю один бутерброд на тарелку.

— Я бродила по кораблю и случайно увидела, как горничные убирали каюту Дональда Карра. Я разговорилась с ними. Смотрю — а мусорная корзина у этого дурня полна каких-то бумажек. Знаешь, ведь о человеке можно узнать все, если порыться в его мусорной корзине. Обожаю рыться в мусоре… Так вот, порывшись в его корзине, нахожу там разорванные листки бумаги. Запихиваю их в карманы, возвращаюсь к себе в каюту, питая надежду прочитать отрывки его нового романа, ожидая найти прекрасное сокровище. Но ждал меня только образчик уродства. Собственно, что еще можно было ожидать от такого человека. Каждое его слово — позор! Когда я читала, то краснела при мысли, что мы живем в окружении таких уродов.

Нечеловеческое любопытство мешает мне соображать. Я слишком хорошо знаю, что меня ждет катастрофа. Но, несмотря на всю проницательность и появившуюся с годами интуицию, я так и не научилась защищать себя. Я совершенно безоружна перед людьми, которых я люблю.

— Нет, ты только ничего не подумай! Это эротические наброски, написаны несколько раз начерно! Там все про любовь, но любви-то я в них никакой и не увидела. Обычное дерьмовое порно, как из сети! Допустим, ты так низок, чтобы это писать, но если ты продолжаешь работать над таким черновиком, чтобы сделать его совершеннее… Не знаю, каким извращенцем нужно быть.

Она говорит мне все это с ненавистью, нервно заламывая руки. Ее глаза широко раскрыты, ноздри раздуваются. В том уголке моей души, где таятся самые заурядные и тайные мысли и чувства (я, правда, была уверена, что во мне, правильной и хорошей, такого уголка нет и быть не может!), теплится надежда: может, гадкое порно-письмо адресовано мне?

Она сует мне обрывки листов.

Бумажки дрожат у меня в руках:

До сих пор вспоминаю, как той ночью, когда твоя грудь была у меня во рту, твои светлые волосы волной покрывали сосуд, вздувшийся у тебя на шее.

Той ночью, когда ты смотрела на меня и говорила: «Еще, еще»…

Той ночью, когда голова моя кружилась от твоей неги и стонов…

Той ночью, в той постели была любовь.

Не могу забыть мгновений той потрясающей ночи:

Ты, глядя в глаза мне, тогда сказала: «Давай займемся любовью»…

Как вились твои светлые волосы, пока грудь была у меня во рту…

Растворяясь в прекрасных отрывистых стонах, помню, как бился сосуд на твоей шее… Милая, той ночью, в той постели была любовь.

В голове до сих пор сцены той ночи — их никак не забыть:

Твоя грудь коснулась моих губ, светлые волосы лежат волной…

Растворяясь в твоих отрывистых тихих стонах, я смотрел на сосуд, бившийся у тебя на шее…

Глядя мне в глаза, ты шептала: «Еще»…

Я знаю, той ночью в той постели была любовь.

И так еще несколько раз.

Читать это дальше невозможно.

Вот урод!

Тут мне вспоминается название одной книги из детства: «Кого я додумалась полюбить?»

Девочка наблюдает за мной со скучающим видом. Тут меня осеняет, что ведь не я достала бумажки из мусора. Это же она роется во всякой гадости! Но ничего — скоро я отсюда уйду. С какой стати эти письма ранили меня, как острые ножи? Я прочитала их, ну и в чем моя проблема? Проблема в том, что они оставили впечатление, от которого не избавиться никогда. В том, что я начинаю постепенно сознавать, что Дональд Карр — порядочное дерьмо. В том, что эти письма были брошены мне в душу, как мусор — в корзину.

— Ты видела пустые ящики, ты видела собранный чемодан. Ты видела, что я собираюсь тебя бросить. Наверное, ты решила подарить мне последний подарок. И эти записи прекрасно подошли! Но мне нет никакого дела ни до Дональда Карра, ни до Мэри Джейн, а низость этих писем будет напоминать мне только о тебе!