Компаньонка

Мюзикл вошел в историю – вернее, в самые разные истории. Лет через пятьдесят Корин крестник – зубной врач, который родился в Уичите в то самое лето, когда Кора была с Луизой в Нью-Йорке, а в двадцать лет сражался под началом генерала Эйзенхауэра в Северной Африке во Вторую мировую, – обнаружит, что его старушка-крестная видела «Шаффл» на Бродвее в 1922 году, и спросит ее: помнишь красивую афроамериканочку, настоящую звезду того мюзикла, знаменитую впоследствии Жозефин Бейкер, роскошнейшую женщину мира, которая будет безумно популярна в оккупированной Франции, так что даже нацисты побоятся ее тронуть; ту самую девчонку, которая станет Бронзовой Венерой, Черной Жемчужиной или просто Ла Бейкер, как ее называли, когда она играла для союзников; она ввела юного крестного сына Коры в такой маниакальный экстаз, что, вернувшись домой с войны, он прочел все, что выходило о ней в печати, как будто это поможет ему в случае, если она вдруг решит вернуться из Франции в Америку, и однажды (ну а вдруг!) посетит Уичиту, и у нее (почему нет?!) заболит зуб, и она обратится к нему, и он тогда бросит жену и объяснится в любви Жозефин.

Нет, разочаровала его Кора, мне очень жаль, но я ее не помню. Крестник на мгновение опечалился, но тут же хлопнул себя по лбу: а, да, конечно! – Жозефин Бейкер прослушивалась для «Шаффла», но вначале ее отвергли, сказали, что слишком тоща и черна для сцены. Дали ей работу за кулисами, она была костюмершей, помогала звездам переодеваться, а сама уже знала наизусть все роли. Месяц спустя, когда ушла одна девчонка из кордебалета, Жозефин Бейкер заняла ее место совершенно естественно, как и должно было случиться, ведь она родилась, чтобы стать легендой, и тогда-то уж она всем им показала. Но в тот вечер, когда Кора и Луиза пошли на «Шаффл», Жозефин Бейкер, Луизина сверстница, работала за кулисами и одевала актеров, невидимая, как еще не раскрывшийся бутон.

Чем же это веяло в том июле? Такие таланты, такие стремления, такая жажда приключений – и так близко, что и Кора почувствовала. Ибо даже спустя долгие годы она будет помнить, как в тот теплый вечер на Шестьдесят третьей ей поначалу было не по себе, а потом вдруг стало хорошо, она перестала молча злиться на Луизу и увлеклась; и ноги, стиснутые туфлями, пошли постукивать в ритм синкопам, и глаза наполнились слезами в конце медленной баллады «Любовь найдет дорогу». Кора была изумлена. Ей не приходилось видеть любви цветных, ей казалось, что это странно и глупо, но к концу песни что-то изменилось. Коре будет семьдесят с небольшим, когда группа молодых афроамериканцев в Уичите засядет за стойкой «Докум Драгз» и будет сидеть с открытия до закрытия в ожидании, когда их обслужат. Их будут ругать, им будут угрожать, они будут скучать, они просидят так целый месяц, и в конце концов владельцу «Докума» надоест, что они распугивают его клиентов, он сдастся и обслужит протестующих. И тогда многим белым в Уичите покажется, что это кошмар, потому что, если «Докум» начал обслуживать цветных, они же теперь всюду попрут. И Кора честно признается себе, что она не возмутилась только потому, что вечером 1922 года сидела между Луизой и чернокожей женщиной с «марсельской волной» и видела, как черный дирижер управляет черным оркестром, как черные мужчины и женщины танцуют, разговаривают и поют «Я без ума от Гарри»[22], как черные и белые зрители им аплодируют – и ничего. Да, хотя Кора тогда пришла в театр со своими заботами и горестями, она прекрасно провела вечер, – и в этом она будет убеждать перепуганных дам своего круга, причем некоторые в 1958 году окажутся значительно моложе ее. Интеграция в барах, скажет Кора, и даже в школах и театрах – это не конец цивилизации. Все будет хорошо, скажет она подругам, вспоминая тот вечер в Нью-Йорке. Честное слово. А может, даже лучше.

Этим пониманием она будет обязана своей поездке в Нью-Йорк; в сущности – Луизе. Вот что получается, когда проводишь время с молодежью, – это и вознаграждает за все обиды. Пусть молодость раздражает, и пугает, и унижает вас, и оскорбляет, и ранит своими острыми краями. Зато она тащит вас вперед, несмотря на ваши протесты, попреки и попытки вырваться, бросает вас в будущее, как в воду, и вы плывете вперед.

На следующий день, когда Луиза лежала в ванне, Коре попалась на глаза почтовая открытка. Кора не собиралась читать. Никогда ничего не разнюхивала у сыновей, даже если очень хотелось; научилась не рыться в вещах Алана. Но открытка упала с письменного стола на пол, а Кора, подметая, наклонилась за ней и зацепилась взглядом за собственное имя, написанное Луизиным мелким, но разборчивым почерком.