Компаньонка

Как только дверь за Реймондом Уокером закрылась, встал отец Алана, поднял свой лимонад и объявил Алану, который так и не сел, что он и мать счастливы принять в свою семью такую прелестную женщину, они гордятся Аланом и желают новобрачным кучу детей и много счастливых лет совместной жизни. Отец подошел к Алану и пожал ему руку, под громкие аплодисменты обнял, и все стало так, будто жуткой выходки Реймонда и не было. Алан снова сел, взял Кору за руку, и она с удивлением заметила на его глазах слезы. Унижение испарилось. Она была растрогана: как много значат для Алана слова отца.

Единственный совет по части секса Кора получила от миссис Линдквист. За несколько недель до свадьбы та сообщила: не хочу тебя пугать, миленькая, но мужчина – раб своего тела. Да. И это тело хочет женщину так сильно, что может получиться слишком много детей. Чтоб жизнь в семье была счастливая, продолжала миссис Линдквист, надо и утолять его жажду, и укрощать ее, потому что уж очень она могучая, и муж, будь он трижды джентльменом, не всегда думает головой.

– Вот если ты собаку кормишь или лошадь, – добавила она, разбивая яйцо о край миски, – ты же их досыта кормишь, но не перекармливаешь, ясно?

Кора не испугалась. Ее даже обрадовало, что хоть в этом она получит власть над Аланом. Нет, она не будет его обделять, не будет, как выразилась миссис Линдквист, морить своего красивого мужа голодом. И тем не менее… Он ведь старше, и образованнее, и привычнее к обществу, и богаче, и городской; речь Коры, спасибо Тарбеллу и семье Алана, стала правильней, но все же Кора чувствовала себя неровней мужу, особенно на публике. Однако, если миссис Линдквист права, когда дойдет до интимной стороны брака, хоть Кора и неопытна, Алан будет у ее ног.

И действительно: в первые брачные ночи ее изысканный, воспитанный Алан превращался в одержимого. На ней он переставал быть ласковым и нежным, руки стискивали подушку над ее плечами, словно для того, чтобы не причинить боль жене. Если бы не мятный запах его лосьона, она не узнала бы того, кто днем со смехом жаловался на ленивых судейских клерков, учил ее играть в шахматы и гулял с ней под руку по Даглас-авеню. Здесь, в своей комнате, она его не видела. Он приходил, когда темнело, и не приносил лампы – спасибо ему за это. При свете было бы видно ее лицо, а каким оно должно быть: терпеливым? решительным? Кора не знала. Она видела, как спариваются животные на ферме, и механика секса была ей знакома, но как она – женщина и человек – должна себя вести, было неизвестно. Вряд ли Алан девственник, ведь он был не юн, и Кора беспокоилась, что в своем невежестве сделает что-нибудь неслыханное, стыдное. Даже в темноте она сомневалась: надо ли лежать смирно или можно поддаться желанию и обхватить его руками и ногами? Коре не хотелось показаться слишком развратной. Но она не могла притвориться равнодушной, ибо и тело ее, и душа взывали о продолжении, и ей чего-то не хватало, когда он с тихим криком обрушивался на нее и все кончалось. Неизвестно, что он подумает, если ему сказать.

А потом Алан тянулся через постель и брал Кору за руку, и спрашивал: как ты? – будто он ей навредил, и Кора этого не понимала: ведь она его жена. Еще до свадьбы она сказала ему, как она хочет ребенка и совсем не хочет ждать и что ей очень нужен кто-то родной, кровный, пусть совсем маленький. Нет, она не чувствовала, что Алан навредил ей, наоборот, даже теперь, когда он держал ее руку в своей, когда он уже влил в нее свое семя, ей хотелось подлезть поближе, погладить ладонью его тело, прижаться щекой к его теплой груди.

Но вдруг Алан подумает, что это странно или неприлично.

– Кора, милая? Ты как?

– Все хорошо, – и она сжимала его руку, потому что не могла сказать больше.

Роды двойни Кору чуть не убили. До срока оставалось три недели, когда она проснулась с дикой болью в животе, будто кто-то воткнул кирку, а рот и горло так пересохли, что она не сразу смогла закричать. А когда смогла, кирка сдвинулась и чуть не разрубила ее надвое, но на пороге появился Алан, еще в пижаме, и рот у него раскрылся при виде ее. Позже он рассказал, что она была совсем белая, даже губы, бледная как смерть, и корчилась, словно в агонии.

К счастью, у них был телефон. У большинства не было. Им он спас жизнь, и врач сказал, что эти минуты решили дело: Кора могла истечь кровью. Алан позвонил и снова прибежал к ней с водой и мокрой тряпкой, в которую она вцепилась зубами. В глазах все меркло и расплывалось, но Кора слышала, как Алан кричит: не уходи! – и это пугало ее. Алан поцеловал ее в лоб, царапнув щеку утренней щетиной, и шепнул: прости. Он все твердил: прости меня, прости. Кора разозлилась, несмотря на кирку в животе. Он ничего плохого не сделал. Он исполнял супружеский долг. Не его вина, что тело ей изменило. Что-то у нее внутри устроено неправильно, скорее всего, с рождения. Рожать детей в муках – проклятие Евы, участь всех женщин, которую им по силам вынести, но с ней происходило что-то похуже.