Компаньонка

Обида и боль заставили ее делать то, что обычно делают люди, у которых что-то болит. Ковыряться в собственных ранах. Грейс ринулась на поиски информации.

В течение одной недели она узнала о Дэвиде Стиле все, что он не успел — или не захотел — рассказать ей сам. Газеты любили писать о Дэвиде Стиле, и потому Грейс без труда нашла все материалы, касавшиеся истории семьи Стилов, помолвки Дэвида с красавицей Вероникой Хоу, странного и скоропалительного разрыва, последовавшего прямо за смертью отца Дэвида. Грейс листала подшивки «Таймс» и «Сан», собирала информацию по крохам и все больше убеждалась, что Дэвид Стил имел все основания не доверять прекрасной половине человечества.

Вслед за этим она начала анализировать произошедшее — и ужаснулась собственным выводам. Конечно, ничего иного он и подумать не мог! Ведь самое главное — код замка — знали только Дэвид и Грейс, больше никто. И зачем она согласилась с предложением Клариссы…

Вспомнив о Клариссе, Грейс немедленно устыдилась и начала искать более свежую информацию. Прочитанное повергло ее в шок. Кларисса Стил уже месяц с небольшими находилась на излечении в частной клинике «Гортензия». Единственным диагнозом, известным газетам, было психическое переутомление, а единственной известной причиной его — туманные намеки на некоего загадочного джентльмена, который повел себя не по-джентльменски.

Все просто — мистер Маркус Олсейнтс оказался тем, кем и считал его Дэвид Стил: альфонсом, жиголо, негодяем и преступником. Утешало отчасти лишь то, что Клариссу удалось вырвать из его рук.

Когда все разрозненные кусочки сложились в единую картину, Грейс снова впала в свое привычное оцепенение. Облегчения не наступило, боль продолжала терзать ее сердце. Разумеется, более сильная — и умная — женщина должна была бы хоть написать бывшему возлюбленному, объясниться с ним или просто облегчить душу, но Грейс не могла даже представить себе этого. Что писать? Не виноватая я, Дэвид? Смешно. Да и что это даст? Все подозрения с нее могут быть сняты лишь в одном случае: когда Библия вернется к своему хозяину, а истинный преступник будет наказан. Насчет личности преступника тоже особой уверенности не было: вряд ли Маркус Олсейнтс мог исхитриться провернуть такое дело всего за полдня, к тому же откуда ему знать код?

Итак, все осталось по-прежнему. Грейс с разбитым сердцем работала в магазине, Дэвид Стил с разбитым сердцем продолжал множить свои миллионы, Кларисса Стил с разбитым сердцем проходила лечение в клинике доктора Лежена.

Потом она ездила к матери в Уилсден. Это был, скорее, визит вежливости, чем попытка наладить отношения. На счастье Грейс, Кэтрин Колмен сроду не читала ничего, кроме «Университетского Вестника», раздел филологии, и потому ничего о драме своей дочери не знала. Известие о том, что Грейс больше не работает в «Стиллберд Компани», маму обрадовало, а о том, что теперь Грейс работает в магазине — шокировало. Кэтрин Колмен в течение получаса произносила речь о том, что Грейс не для того получала классическое образование, чтобы так бездарно растратить его за прилавком пошлой лавочки, торгующей подержанными вещами. Грейс безучастно ее выслушала, потом попрощалась с матерью и вернулась домой.

Свой новый адрес она не оставила никому, письма от Клары приходили на адрес театра до востребования, и Грейс с каждым часом все больше ощущала себя в полной изоляции. Огромный город шумел и жил вокруг нее, но сама девушка словно замкнулась в какой-то прозрачной скорлупе — все видно, но ни до чего не дотронешься.

Слабым утешением послужило то, что полиция больше не тревожила ее своими расспросами. Судя по всему, у полиции подозрений насчет Грейс больше не осталось. Но это было уже совершенно неважно: ведь она-то и раньше знала, что невиновна, а вот то, что Дэвид в это поверил…

И только когда первый зеленый пух забрезжил на ветвях деревьев Кенсингтонского парка, когда затрубили гордые лебеди на Темзе, когда небо стало голубым и высоким, — только тогда Грейс вдруг почувствовала острое желание вернуться к нормальной жизни.

Она принялась спешно наверстывать то, что пропустила. Музеи и выставки, театры и концерты теперь все деньги уходили на это. Грейс жадно впитывала в себя все то, чем так славен Лондон.

Она полюбила небольшие джаз-клубы, прячущиеся в подвальчиках Сохо, часто бывала в филармонии и опере. Музыка отогревала ее замерзшую душу, и хотя нередко она уходила с концертов в слезах, на сердце становилось легче.

Однажды в одном из джаз-клубов Грейс кто-то тронул за плечо. Она резко повернулась — в последнее время совершенно не переносила, когда к ней кто-то близко подходил. И тут же охнула, невольно поднеся руки ко рту. Мистер Сэмюэль, ее лысый кавалер на рождественской вечеринке, смущенно улыбался, переминаясь с ноги на ногу.

— Мистер Сэмюэль! Вот уж неожиданность, так неожиданность!

— А я битый час не мог решиться подойти. Все смотрел на вас — вы были такая… возвышенная. Печальная, одним словом. Решил — это все соул, а я полезу со своими дурацкими приветствиями, а вы, может, и видеть меня не захотите…